Олег Ковалов родился в 1950 году в Ленинграде. Родители, Тамара Ивановна и Альберт Николаевич — рабочие на крупных промышленных предприятиях. Воспитанием занималась бабушка, Анна Дмитриевна, поощрявшая интерес внука к книгам и фильмам. После школы год работал на заводе токарем.
Учеба на филологическом факультете Ленинградского государственного университета после двух семестров завершилась отчислением за неуспеваемость. За ним последовали два года срочной службы в армии, на крайнем севере.
Служба в армии, проходившая на ледяном острове Моржовец, помимо отмороженных рук, оставила мощнейшую травму — психологически, идейно (убежденный пацифист) он был несовместим с условиями, в которых оказался. Эта травма будет прорастать и в будущих текстах киноведа-Ковалова, и в его будущих фильмах.
Еще до филфака пытался поступить во ВГИК, на режиссерский факультет. В 1977 году был принят, но не на режиссуру, а на киноведение — в мастерскую Евгения Суркова и Лилии Маматовой. Это было огромным везением: оба мастера, каждый по-своему, были лучшими на кафедре. Яркий неоднозначный Сурков поощрял и приветствовал стиль, самобытность; Маматова была талантливым историком кино с либеральными взглядами.
Во ВГИКе взрослый Ковалов, прошедший армию и производство, обладавший недюжинными знаниями еще до поступления, имевший свой взгляд на вещи и (уже тогда) ни на что похожее, уникальное видение кинематографа — был звездой, знаменитостью, гуру для большей части факультета. Славились организованные им показы (совместно с Сергеем Лаврентьевым) восточно-европейского кино с лекциями и обсуждениями. Студентом начал публиковаться в журнале «Искусство кино», где в лице Елены Стишовой, Ефима Левина, Нины Зархи, Льва Карахана, Петра Шепотинника, нашел преданных друзей и бережных редакторов.
Несмотря на сплошь отличные оценки, диплом защитил с трудом — со второго раза. Первая дипломная работа была фундаментальным трудом, посвященным взаимосвязям советского киноавангарда и немецкого экспрессионизма; по корпусу материала и высказанных идей она «тянула» на докторскую; ее литературная форма позволяла говорить о тексте, как о художественном произведении. Стиль Ковалова, который можно узнать всегда, с первой же строчки, уже там был сформирован. Дипломная работа не была допущена к защите. Через год Ковалова «выпустили» из родных стен с дипломом, который формально объединял публикации в «Искусстве кино».
По рекомендации Ильи Авербаха киностудия «Ленфильм» запросила Олега Ковалова как молодого специалиста на должность редактора. Однако студийная карьера не заладилась ввиду полного нежелания (а скорее, неспособности) молодого редактора следовать писанным и неписанным правилам. Выступления Ковалова на худсоветах, даже для относительно либерального «Ленфильма», звучали как непозволительная крамола и становились притчей во языцех. После того, как Ковалов почти в одиночку затеял борьбу за фильм «Седьмая степень самосозерцания» (впоследствии выпущенный под названием «Скорбное бесчувствие») Александра Сокурова, вопрос о дальнейшей работе на студии был решен: Ковалова попросили уйти «по собственному желанию».
Следующие пять лет Ковалов работает в кинотеатре Госфильмофонда («Спартак») на улице Чернышевского. Этот период его биографии плодотворен не столько для него самого, сколько для целого поколения ленинградских юношей и девушек, без преувеличения, воспитанных на его циклах и ретроспективах. Об этом позже свидетельствовали Сергей Добротворский, Евгений Юфит, и многие их ровесники. Из его рук и с его лекционным сопровождением они получили Фасбиндера (еще в 1984 году!) и Висконти, Алена Рене и Феллини, Анджея Вайду и Бергмана. А также почти в полном объеме восточноевропейское кино: Кавалеровича, Янчо, Сабо, Хусарика и других.
Каждая лекция подолгу создавалась, как статья в толстый журнал, и можно только сожалеть, что автор по сей день отказывается публиковать их.
Вплоть до перестройки, весь период от Брежнева до Горбачева, с чехардой генсеков и сгущающимся мраком, Ковалов почти не публикуется. После перестройки активно участвует в создании журнала «Сеанс», где становится одним из главных авторов, продолжает печатать статьи в журнале «Искусство кино».
Его программный текст «Быль о том, как лиса петуха съела» начал создаваться еще в тот момент, когда шедевр Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» назывался «Начальником опергруппы», — и работа над ним заняла несколько лет. Он не мог быть опубликован до того момента, как с высокой трибуны были произнесены слова о том, что «человеческие ценности выше классовых». И по сей день это один из главных текстов — не только о советском кино, не только о германовской эстетике, но и Советском Союзе, о советском человеке, о глубинных, потайных, сокровенных путях, которым суждено было пройти обычным людям и великим художникам на трагических сломах истории ХХ века.
В этом, как и в других текстах Ковалова, соединяются история, теория, социология, психология, антропология, феноменология. Но и этот, и другие его тексты являются самоценным художественным произведением — с необычной лексикой, избыточной пунктуацией, головокружительными поворотами мысли и кульбитами стиля.
В 1990 году главный редактор «Мастерской первого фильма» Юрий Павлов предлагает Ковалову режиссерский дебют. С одобрения худрука объединения Алексея Германа Ковалов приступает к сценарию, едет в Госфильмофонд и Красногорский архив. Так появляется фильм «Сады скорпиона», монтажная картина, вышедшая с подзаголовком «Оптическая поэма».
«Не отсняв ни одного метра, Ковалов смонтировал полнометражную ленту с детективным сюжетом, куда — по кадру — вошли сотни документальных фильмов (все они упомянуты в титрах). Кинопоэма об ушедшей эпохе — так определяет жанр своего фильма сам Ковалов. И добавляет: объяснение в любви документалистике, запечатлевшей эту эпоху на пленке», — описывает дебют режиссера Дмитрий Савельев.
Помимо кадров документальной хроники, киножурналов и эстрадных номеров из 1950-х годов, Ковалов использует, прежде всего, «шпионский» фильм Александра Разумного «Случай с ефрейтором Кочетковым» (1955) и агитационную ленту о вреде алкоголизма. История о разоблачении шпионки, проникнувшей в СССР, превращается в историю падения «ефрейтора»-алкоголика.
«Или вся шпионская одиссея привиделась ему между пивной и сумасшедшим домом? Или вся советская история — история борьбы с фантомами, пьяный морок, а массовое советское сознание — сознание параноика, охваченного манией преследования? Версию выбирает зритель. Ковалов только показывает. Его монтаж далек от монтажа манипулятивного, он не разбивает мира, а собирает его заново», — писал о фильме Михаил Трофименков.
За «Садами...» последовал «Остров мертвых», также монтажная лента, вдохновленная, помимо картины Беклина, русским дореволюционным кино и хроникой — соответствующие кадры и стали материалом для фильма. «Остров...» посвящен актрисе Вере Холодной. Нея Зоркая писала: «Режиссер, оператор и монтажеры добиваются удивительной длительности, ошеломляющей нас, привыкших к мельканию немых лент. Осужденные торопливыми двадцатыми годами “психоложество”, “медлительность”, “статичность” раннего русского кино, словно бы перешагнув через монтажную эпоху, попадают прямо в сегодняшнюю эстетику, в наш пресловутый постмодернизм ‹…› “Остров мертвых” — еще один подарок нашему критическому цеху, традиционно обвиняемому в творческом бесплодии. К корифеям французской “новой волны”, этим “фильмотечным крысам” — интеллектуалам, повернувшим ход европейского кинематографа второй половины века, прибавился еще один синефил — очарованный киноклубник, на поверку — творец».
В 1995 Ковалов снимает свой первый игровой фильм, «Концерт для крысы». Картина, снятая по мотивам произведений Хармса, рассказывала о ленинградской коммуналке 1939 года, населяющих ее персонажах, включая Поэта и Следователя, о воплощенных страхах и бессознательных устремлениях времени.
«... параноидальный гротеск о тоталитарном прошлом, которое режиссер воспроизводит на уровне эротических тактильных ощущений...Ковалов... воспроизводит бред эпохи со специфической смесью отвращения и нежности. Он почти перевоплощается в условную Лени Рифеншталь, висящую с кинокамерой в позе воздушной гимнастки и фиксирующую на пленку выступление условного Фюрера», — описывал «Концерт...» Андрей Плахов.
Фильм получает несколько призов на отечественных и международных фестивалях. Ковалов же выступает сценаристом документальной ленты Сергея Сельянова «Русская идея», где монтаж из хроники, фильмов Эйзенштейна, Вертова, Роома и других режиссеров, сопровождается рассуждениями о национальном пути, идеях Бердяева и утопизме русской истории.
Все в том же 1995-м выходит первая часть дилогии Ковалова об Эйзенштейне, «Сергей. Эйзенштейн. Автобиография». Работа основана на мемуарах классика кинематографа, отрывки из его фильмов смонтированы с документальными кадрами эпохи. Один из лучших специалистов по Эйзенштейну, Ковалов отсмотрел рекордное количество пленок, чтобы создать цельное повествование и рассказать о режиссере в своей собственной манере. По замечанию Льва Аннинского, поразительно, что это было достигнуто «без видимого пластического и монтажного насилия».
Михаил Брашинский анализировал работу Ковалова в год выхода фильма: «Почти вызывающе отвергая важность идеологии и историзма, Ковалов представляет Эйзенштейна не как советского художника, но художника вообще. Фильмом правит не концепция, а импрессия — метод, творчеству Эйзенштейна глубоко противный и потому особенно увлекательный».
Андрей Плахов: «В коваловской версии истории кинокультуры Эйзенштейн оказывается кинематографическим отцом “потока сознания” и в известном смысле — сюрреализма. Вместо экранизации мемуаров Ковалов предлагает визуализацию подсознания Эйзенштейна».
За «Автобиографию» режиссер награжден премией «Ника». В 1998 выходит окончание дилогии, «Мексиканская фантазия», версия неоконченного фильма Эйзенштейна «Да здравствует Мексика!». Ковалов рассказывает, что включил в фильм прежде всего лучшие кадры из отснятых режиссером в путешествии, и кадры, которые могли бы быть запрещены цензурой. Также он переосмысляет образы Эйзенштейна:
«У Эйзенштейна карнавал был показан с социальных позиций: когда картонные черепа снимают простые люди, под масками живые лица, смеющиеся глаза. А когда маски срывают классовые враги — капиталист, помещик, дамы, — под картонными черепами черепа настоящие. Я отказался от этого. У меня настоящий скелет означает присутствие самой Смерти на этом празднике... здесь и в присутствии Смерти все продолжают неудержимо смеяться и радоваться. Здесь никакая смерть не страшна — ни социальная, ни экзистенциальная».
В 2001 Ковалов снимает свой второй игровой фильм, «Темная ночь» — картину о художнике в Германии начала 1930-х, живущем в предчувствии прихода нацизма. Документальная хроника тех лет совмещена с эпизодами, решенными в стилистике раннего немецкого звукового кино, в частности — фильмов Фрица Ланга.
В 2002 Ковалов ставит два эпизода проекта «Кинорежиссер: профессия и судьба» — о ФЭКСах и о Фридрихе Эрмлере. В 2007 снимает документальный фильм «Выборг».
С 2004 года режиссер вместе со сценаристом Натальей Скороход работает над фильмом «Я боюсь». Однако из-за конфликта с продюсером, который не понял авангардной поэтики авторов, проект пришлось закрыть.
С конца 1980-х годов Ковалов снимается в кино. Первые роли он сыграл в перестроечных картинах Валерия Огородникова, «Взломщик» и «Бумажные глаза Пришвина». Среди других ролей — эпизоды в «Копейке» Ивана Дыховичного, «Бумажном солдате» Алексея Германа-младшего «Полутора комнатах...» Андрея Хржановского.
Олег Ковалов преподает в Санкт-Петербургском государственном институте кино и телевидения, а также в Высшей школе режиссеров и сценаристов. В 2015 он стал одним из составителей антологии «С. М. Эйзенштейн: pro et contra».
В 2016 и 2017 издательство «Сеанс» выпускает первые два тома исследования Ковалова «Из(л)учение странного» — обширной работы об эстетике и философии отечественного кино на материале известных и редких фильмов. Категория «странного» в кино, которую, один из немногих, изучает Ковалов, подразумевает особый способ увидеть фильмы и сказать о них, проводя удивительные параллели и совершая захватывающие открытия.
Любовь Аркус