На незнакомых людей Олег Ковалов производит впечатление странное.
Первое, что бросается в глаза, — респектабельность облика. Благородный профиль, тонкая оправа очков, внушительный кожаный портфель, туго набитый книгами и рукописями (с портфелем Ковалов не расстается ни при каких обстоятельствах). Но уже в следующее мгновение он кажется человеком не от мира сего. А то и просто городским сумасшедшим. Это впечатление тоже обманчиво. Но Ковалов его производит.
Впрочем, его самого это нисколько не заботит. Он просто об этом не думает. О чем Ковалов думает — известно ему одному. Но почему-то всегда оказывается, что он был прав. Что именно он рассчитал все лучше и дальше других. Впрочем, это оказывается потом. Поначалу об этом никто не подозревает, что неудивительно (о впечатлении, которое производит на незнакомых людей Ковалов — выше).
Его отовсюду гонят.
Из университета, где изучал русскую филологию. (Говорит, что ушел сам. Не верится.)
Из киноклубов, где подрабатывал во время учебы на киноведческом факультете ВГИКа. Обычно коваловские лекции заканчивались тем, что киноклубы со скандалом закрывали. В лучшем случае все обходилось проработками за потерю идеологической бдительности.
На «Ленфильме», куда Ковалов был распределен в качестве редактора (предел мечтаний многих), тоже долго не задержался, поскольку был в этом качестве несуразен донельзя. Первое, с чего начал, — ввязался в борьбу за опального тогда Сокурова. На студийных худсоветах вопреки общепринятому ритуалу позволял себе называть вещи своими именами. О замысле авторов рассказывал долго и подробно, благодаря чему в глазах одних получил репутацию безумца, в глазах других — стукача. Ошибались и те и (особенно) другие. Но с редактором Коваловым общими усилиями разделались быстро.
С критиком Коваловым покончить оказалось сложнее. То обстоятельство, что раньше наперебой заказывали статьи и прочили большое будущее, а теперь вдруг перестали, нисколько его не смутило. Стал писать в стол. Без малейшей надежды на публикацию — работал сутками, корпел над каждой страницей, выверяя текст до запятой. Написанное тут же убирал в ящик стола, никому не показывал. (Теперь эти статьи охотно печатают, а Союз кинематографистов едва ли не ежегодно присуждает Ковалову премии за лучшие критические выступления.)
Засел в архивах. Занялся историей неизвестного советского кино — тем, к чему стремился давно. В отличие от большинства киноведов, предпочитающих неблагодарному исследовательскому труду лавры кинокритики. За десять лет, проведенных в кинохранилище, — тысячи километров пленки, сотни фильмов, известных когда-то и напрочь забытых сегодня...
Едва ли найдется фильм, который прошел мимо Ковалова.
(Сведения о каждой картине, которую ему довелось посмотреть, он скрупулезно заносит в огромный разлинованный блокнот. Горы таких блокнотов громоздятся до потолка по углам его комнаты.) Едва ли кто лучше него знает историю советского кино. А ФЭКСов, которыми занимался специально, он может пересказать буквально по кадрам.
На самом деле он всегда мечтал о режиссуре. И на киноведческий поступил с отчаяния — потому что раз за разом провалился на режиссерский.
Год назад он пришел с идеей фильма в Мастерскую Алексея Германа. И сделал картину «Сады скорпиона», аналогов которой не подыскать.
Не отсняв ни одного метра, Ковалов смонтировал полнометражную ленту с детективным сюжетом, куда — по кадру — вошли сотни документальных фильмов (все они упомянуты в титрах). Кинопоэма об ушедшей эпохе — так определяет жанр своего фильма сам Ковалов. И добавляет: объяснение в любви документалистике, запечатлевшей эту эпоху на пленке.
Сейчас он собирается снимать фильм по «Старухе» Даниила Хармса под названием «Концерт для крысы». К Хармсу это не будет иметь никакого отношения. Это будет иметь отношение только к Ковалову.
Это будет очень странный фильм.
Савельев. Д. Олег Ковалов // Сеанс. 1991. № 4.