…Вся наша
‹…› Играли часто. Самозабвенно обсуждали, спорили, репетировали, доставали костюмы, мастерили декорации, допоздна торчали в школе. Реквизит таскали из дома. «Куда делась сахарница?»- «А я откуда знаю, я не брал». На следующей неделе исчезало
Помню, написал пьесу сын Корнея Ивановича Чуковского, Николай, впоследствии талантливый писатель, а тогда еще только ученик нашей школы. А ставил эту пьесу его друг и одноклассник Лев Арнштам. После окончания школы Арнштам учился в консерватории, стал пианистом, давал концерты, имел успех, музыкой был пронзен навсегда, а потом вдруг ушел в кино и стал известным режиссером после своих фильмов «Подруги», «Друзья», «Глинка» и других. Оба они, и автор и режиссер, были старше меня на два класса. В школе этот возрастной разрыв ставил меня в подчиненное положение «пацана».
Пьеса Коли Чуковского была написана в жанре сатирической аллегории. Действие разворачивалось на земле и в аду, среди чертей. Черт, лихой красавец Дардинас («Сыграю сам»,- заявил Арнштам), влюблялся в белокурую принцессу и бросал героиню пьесы Чертецию. ‹…›
Мне было лет тринадцать. Я был небольшого роста, щедро оформленный
— Опять, черт возьми! Ты что, с ума сошел? Сто раз повтори перед выходом!
По приглашению Корнея Ивановича решено было генеральную репетицию провести на квартире у Чуковских. Мы вынесли из столовой обеденный стол, освободив пространство для сценического действия, волнуясь и налетая друг на друга, расставили стулья для наших весьма просвещенных зрителей. Их было четверо. Корней Иванович Чуковский — поэт, переводчик, критик и литературовед, человек талантливых и острых суждений, и его жена Мария Борисовна, художник Мстислав Валерьянович Добужинский, снискавший славу изяществом своего рисунка, очарованием и поэтичностью своего графического искусства (даже в те времена общей несытости, бедности и вынужденного невнимания к своему туалету Добужинский всегда появлялся подтянутым, в белоснежной рубашке и при галстуке, что придавало ему торжественный, слегка надменный вид, а нас, актеров, еще больше встревожило), наконец, Николай Николаевич Евреинов, писатель и режиссер, занимавший в театральном мире позицию эстетствующего новатора. Когда все они вошли, мы, актеры, по школьной привычке лихо вскочили для приветствия, вытянув руки по швам и вызвав тем самым лукавство в светлых глазах Чуковского. Неистощимый на выдумки Корней Иванович охотно потворствовал пристрастиям своих детей к сочинительству и к всевозможным артистическим затеям, испытывая при этом беспокойные чувства болельщика.
Уважаемые зрители заняли места, и представление началось. Когда действие докатилось до меня, каждый из участников, помня о моей назойливой оговорке стал подсказывать. И на всю комнату нестройным хором прозвучало: «Не вините меня!» Я услышал, выдержал паузу и четко произнес: «Не винуйте меня!», за что в темном коридоре — вроде за кулисами — заработал несколько подзатыльников.
Я не знал, как принимали представление наши зрители, реплика моя шла почти в конце, и едва ли не весь спектакль я провел в этом темном коридоре, время от времени вперяясь в замочную скважину, чтоб не пропустить свой выход. Потом я узнал, что Евреииов очень одобрил сцену в аду.
Шестеро чертей — все в черном — лежали на полу, шестеро чертей, стоя, держали их за вытянутые руки и
За этот «дьявольский круг» Евреинов пригласил пятнадцатилетнего школьника Лелю Арнштама на работу в свой театр. Это прибавило престижности и автору и режиссеру. А я… запомнил подзатыльники.
Запомнил! На премьере Арнштам показал мне
Зархи А. Дебют // Искусство Кино. 1980. № 2