«Брат 2»: Приди ко мне, брате, в Москов
Василий Степанов — о продолжении самого популярного фильма Алексея Балабанова, единственном сиквеле в его карьере.
Так устроено, что драматургия сиквела, порожденного пережитым успехом, обычно вынуждает авторов повторяться: как в истории, так и в других элементах. Большинство сиквелов основано на желании продлить жизнь тому, кто уже выполнил свое предназначение. И потому в них почти всегда явственно ощутим запах посмертного бытия, конца времен. Занавес опущен, но мы все еще переживаем сон завершившегося представления. Говорят, перед смертью можно снова увидеть всю свою жизнь, и сиквел — что-то вроде того: собрание фантазмов, подсказанных услужливой памятью.
Точный и монолитный «Брат» не требовал продолжения. Финальный исход Багрова, заткнувшего за пояс обрез, в столицу воспринимался как вознесение Героя, который, сделав что должно, покидал мертвый город. Конец, титры. «Брат 2» начинается, с ходу разрушая метафоричную — при всей погруженности в реальную среду — герметичность первоисточника. Повторив маршрут из первого фильма, Данила Багров вошел в кадр второго через съемочную площадку. На фоне черного «хаммера» и Останкинской телебашни суровый браток читает из Лермонтова: «Нет, я не Байрон, я другой, / Ещё неведомый избранник, / Как он, гонимый миром странник, / Но только с русскою душой», — формулируя то, как три года назад понял российский зритель нового русского Героя — брата Данилу.

«Брат 2» — первый и единственный изначально коммерческий, еще до начала съемок востребованный публикой проект Сельянова и Балабанова. И они с самого начала задают правила, по которым будут играть с публикой и критикой: это поддавки, даже фансервис. Они «устраивают» столь желанный для зрителей первого «Брата» «кирдык Америке», приписывают герою задним числом столь востребованную чеченскую биографию, подсовывают энциклопедию русского поп-рока в виде саундтрека. Евгений Марголит в сеансовской «Новейшей истории отечественного кино» писал о первом «Брате», что Бутусов в плеере был своеобразным внутренним голосом главного героя. В «Брате 2» саундтрек — это всего лишь саундтрек, его функция в фильме — задавать ритм монтажу. Как бы надрывно ни звучали композиции «Би-2» и Земфиры, они ничего не сообщают зрителю (как не сообщает ничего и их суггестивная лирика слушателю). Подчеркивая это, Балабанов вводит в пространство фильма поп-диву Ирину Салтыкову, музыка которой Багрову, очевидно, «как-то не очень». Но Салтыкова единственная позволяет себе личное, не каноническое восприятие Данилы. Ее бессмертное «включи ТВ-6, посмотри... там мальчик такой губастенький» — удачная попытка по-новому взглянуть на забронзовевшего героя, который в «Брате 2» разговаривает пистолетными очередями и афоризмами. В Питере ему еще противилась среда в лице всеведущего немца Гофмана; была еще и трамвайщица Света. Москва же наполнена людьми хоть и не придуманными, но виртуальными (телезвезды играют телезвезд). История и среда здесь эклектичны, фрагментарны и неполноценны. Москва скукоживается до пулемета марки «Максим», вытащенного из запасников Исторического музея, таксиста, недовольного тем, что его клиенты называют театр на Таганке «тем домом», да Фашиста Константина Мурзенко, торгующего выкопанными из земли «шмайсерами».

Об этом герое стоит сказать особо. В начале нулевых его мимоходом брошенное «свой своему — поневоле брат» в сочетании с «вы мне еще за Севастополь ответите» станут адекватным выражением всей путаной государственнической идеологии. Второго «Брата» будут показывать государственные телеканалы по государственным праздникам, и на улицах появятся рекламные постеры: «Данила — мой брат. Путин — мой президент». В 2000 году фильм еще мог выглядеть как заигрывание с парализованным чувством национальной неполноценности зрителем. Сегодня он кажется скорее предсказанием, преждевременно отразившим ту какофонию смыслов, которая чуть позднее органично укоренится в патриотичных головах. «Свой своему — поневоле брат, народная фашистская поговорка». И Данила, промямлив: «У меня вообще-то дед на войне погиб», соглашается. Зрителю вникать в противоречия отечественной истории недосуг, хотя горькая поговорка о братстве поневоле точно определяет текущую повестку дня, с ощущением круговой поруки и общей замазанности... Но так комфортно катиться вперед под уютный русский рок.
Данила — герой-делатель, персонаж трагический в своей неспособности осознавать, что к чему, анализировать. «Это родина моя, всех люблю на свете я», — с детским стишком про колосок и лесок на устах он улаживает чужие дела. Да при чем здесь родина? И что там должен понять из его русскоязычного спича про правду чикагский крестный отец? Почему так нужно расстреливать заокеанских бандитов? Чем они хуже русского банкира-мафиози, сыгранного Сергеем Маковецким? Что такого хорошего в старшем брате, который горазд только лгать, бухать да пугать?

Конечно, американцы в фильме — за вычетом очарованной Данилой телеведущей и добродушного дальнобойщика — поражены вирусом лицемерия и казуистики (лживая политкорректность и алкоголь из бумажных пакетов), но в чем же заключается московская правда, кроме привитого столетиями ощущения избранности и жажды жить словно в осажденной крепости? Баррикадируется в полицейском участке с криком «Русские не сдаются!» герой Сухорукова, но он слишком двуличен и низок, чтобы стоять до конца, и его выводит под белы рученьки американская полиция. Данила, сказав Америке «гудбай», возвращается в химерическую Москву, решившую назваться последним оплотом истины. «Мальчик, водочки нам принеси, мы домой летим».