Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Подруга Карла Радека
Теодор Вульфович о травле и гибели Маргариты Барской

На большой перемене в зале школы у Никитских ворот появились какие-то экстравагантные дамочки и девицы. Они вылавливали девчонок и мальчишек в снующей толпе и записывали в свои кондуиты.

— Хочешь сниматься в кино?.. Художественный фильм... режиссер — знаменитая Маргарита Барская... Фильм «Рваные башмаки» видел?.. Ну вот. Это она сделала. Режиссер!

Но я слыл заядлым театралом, участие в съемках фильма меня не прельщало. Уже после звонка на урок, когда я бежал в класс, одна из них все-таки ухватила меня за рубаху.

— Нет-нет... Не хочу!

Вот тут-то меня судьба и застукала: из всей школы выбрали меня одного. И уговорили. Начались съемки фильма «Отец и сын» — играть никого не надо было: одежда своя, обувь своя (платили за амортизацию) и добивались-то всего ничего — чтобы каждый как можно естественнее оставался самим собой. Главную роль исполнял Генка Волович с Тверского бульвара, дом 7. Мы сразу подружились и надолго. Разлучила нас только война — там его убили... По-настоящему. ‹…›

Роль в фильме у меня была небольшая, как бы совсем второго плана, но выходило так, что вызывали меня на все без исключения съемки. Я даже сердиться начал: «ну чего таскают на студию зря?». Потом стал догадываться — это делается неспроста. Кто-то заботился о том, чтобы я зарабатывал побольше ‹…›

Чуть позднее понял — режиссер фильма Маргарита Александровна Барская приглядывается ко мне пристальнее, чем к остальным. Она стала приезжать в школу, ни с того ни с сего забирала меня с уроков, и мы бродили по Тверскому бульвару — разговаривали. Она незаметно заманивала меня в кафе ВТО, что было на углу Пушкинской площади и улицы Горького. Там мы сидели подолгу, и она кормила меня, а сама почти ничего не ела, говорила, что ей худеть надо... Оказалось, что она знает о том, что мой отец сидит в заключении, почти не расспрашивала, а больше рассказывала о своих делах, о себе... Поначалу я даже не понимал, что происходит: взрослая, красивая женщина, известный кинорежиссер, тратит на меня так много своего времени — ведь я был человеком шестого класса неполной средней школы... Правда, я умел слушать — мне было интересно... А когда приходилось говорить мне — был с ней предельно откровенен. Маргарита Александровна не скрывала, что отсутствие своих детей создает в ее жизни какую-то проблему и наша намечающаяся дружба (она так назвала эти взаимоотношения) ей очень дорога и даже необходима... Постепенно мы привязывались друг к другу, а я к ней — особенно. Съемки фильма давно уже закончились, завершился монтаж, озвучание (она обо всем подробно рассказывала) — это была моя первая подготовительная ступень киношколы. А дальше пошла какая-то путаница и сплошной перекос: фильм «Отец и сын» не приняли — сначала киноначальники, а там и партийные шишки; шли непрерывные обсуждения, переходящие в шушуканья; то пахло переделками, сокращениями, то вовсе неприятием и репрессиями... И вдруг — мертвая пауза. Похожая на затишье перед обвалом.

Как-то прогуливаясь со мной, Маргарита Александровна сказала:

— ...Киностудия — особый организм: напряженный, политизированный, завистливый. Опасный. Тут ухо держи востро!.. Меня многие знакомые, сослуживцы стали не замечать, обходят при встрече... Один небезвредный дурак намекнул, дескать, «вокруг меня, в воздухе, висит нечто тяжелое»... Многозначительно так намекнул. Пошляк... Даже Николай Экк на меня почему-то дуется... Но нам надо думать о другом — о следующей ленте: вот поедем вместе на Кавказ. Будем выбирать натуру. Леона возьмем с собой!.. И все уладится. Правда?

Но мне казалось, что совсем не то время — ничего пока не улаживается... Она заметила, что я ей не ответил: остановилась, прижала мою голову к себе, как-то крепко и тревожно прижала — замолкла. Мне удалось глянуть вверх — она смотрела куда-то вдаль. Потом посмотрела на меня — в глазах не было ни ласки, ни нежности — пустота... Нет, там было холодное одиночество. Только ладонь, прижатая к моей голове, позволяла предположить, что в этом одиночестве, может быть, есть небольшое место и для меня... Наверное, в этой круговерти я был для нее какой-то отдушиной... громоотводом. Или талисманом... Ведь она так и не смогла защитить свое детище, фильм «Отец и сын». А тут еще я, с путаными проблемами... «Наверное, для художника, — подумал я (или это потом пришло?), — нет ничего дороже, ближе его собственного произведения. Особенно если оно еще только зарождается, задумывается, еще вовсе не сотворено. Оно, наверное, дороже даже уже законченного, хоть и подкошенного, уложенного на полку».

Вот так мы гуляли по тихим переулкам, прилегающим к Тверскому бульвару.

Ее вызвали в какой-то кабинет на разговоры. Вышла она оттуда сама не своя, но держалась — стойкая была женщина. Вызвали второй раз и третий... Прямо на студии. Ведь все всё видят. Тут Барская замкнулась и перестала рассказывать что бы то ни было.        

По всей вероятности, у нее был не самый покладистый характер, кинорежиссура — это удел не самых легких людей, — а у женщин в этой профессии не самая легкая судьба... Мы виделись всё реже. Она намекнула, что такие встречи могут повредить... Только не сказала, кому. А однажды мы опять бродили по самым тихим Козихинским переулкам, и Маргарита Александровна стала подробнее, чем обычно, говорить не столько о делах, сколько о тяжелых извивах своей личной жизни. Оказывается, ее «самым близким другом» был известный революционер — большевик Карл Радек (она сказала «революционер», а не «партиец», как было уже принято говорить).

— Может быть, теперь его мало кто помнит, а еще недавно его знали все, — продолжала Маргарита Александровна. — Ведь он единственный, кто был членом сразу двух Центральных Комитетов: ЦК ВКП(б) и ЦК компартии Германии. — Она, как по накатанному, продолжала гордиться своим другом, хотя в стране почти все знали, что фамилия Радек стала опасной. — Между нами говоря, он был один из главных организаторов революции девятнадцатого года в Германии — легендарная личность!..

После поражения революции его арестовали и посадили в знаменитую берлинскую тюрьму Маобит. Выпустил его оттуда один из руководителей германской разведки... — она, видимо, знала его фамилию, но не назвала. Я понял, что Радек был с ней откровенен и успел рассказать немало.

Выходила какая-то путаница: то он был руководителем восстания, а выпустили его при содействии германской разведки?.. Но Барская изрядно волновалась, когда рассказывала, и я не пытался ее уличить в некоторых несоответствиях. Большинство революционных рассказов были такими же: насквозь героические, пронизаны тюрьмами — каторгами, гражданской войной, а концы с концами в этих рассказах, как правило, не сходились. ‹…›

Она просто старалась защитить своего друга Карла — может быть, самого близкого человека. А может быть, и покровителя... Ей некому было все это поведать... И тогда она рассказывала мне. Или самой себе.

— А тут его назначают главным редактором газеты «Известия» — это не пустяк: вторая по значимости газета страны, после «Правды»... Ведь он был участником всех открытых и закрытых съездов Коминтерна... И вдруг мне намекают (вполне авторитетный человек), мол, Радек — один из участников троцкистско-бухаринского заговора. Ну чушь, гнусность какая-то...

— Вот это да-а! — вырывается у меня, — как свидетель или как обвиняемый? — в этих завихрениях я уже начал разбираться.

Она молчит.

— Или как кто? — допытываюсь я.

— Не знаю... — сокрушенно признается Маргарита Александровна. — На этих днях его арестовали... И теперь... — Она как в отключке, такой я ее не видел ни разу.

Барская была природная распорядительница, воительница — режиссер! А тут как-то совсем беспомощно признавалась, что теряет самого дорогого человека — «друга», она настаивала — «друга»... Только мне показалось, она забиралась туда, куда ей забираться не следовало бы... Ведь это был чужой сад-огород, крайне опасный, ото дня ко дню все опаснее — тигриный заповедник. Ей там не выдюжить. Мой папа и я, следом за ним, уже прошли часть этой выучки и были опытнее ее, а чем-то, может быть, и ее друга. Ведь наша школа началась еще в 1935 году. Там и не таких ломали.

Фильм не принят и не запрещен: дают поправки и не обсуждают, не смотрят сделанного; все киноначальство, да и партийное, увиливают, уходят, глухо молчат. А ведь она уже начала готовить следующий фильм. И тут я узнаю (ведь она сама мне сказала), — заглавную роль в этом фильме буду играть я. И проб не будет. Уже назначен день отъезда на выбор натуры, место назначения — Кавказ. Туда она решила взять с собой и меня. Хотя обычно такое никогда не делается. Но она так решила. Я готовился к отъезду — как-никак учебный год ведь не кончится и придется освобождать меня от экзаменов... И вдруг Маргарита Александровна пропадает... Ну прямо исчезает... За несколько дней до отъезда... Звоню к ней домой (у меня был ее домашний телефон, но я никогда раньше им не пользовался) — 29-е-30-е число, а 31-го отъезд... Весна 1937 года. Трубку берет ее мама и стонет, не может слова выговорить. Я называю себя, прошу сказать, что с Маргаритой Александровной? Как с отъездом?.. Женщина всхлипывает, почти по слогам еле выговаривает с еврейским распевным акцентом:

— ...Не-ет нашей Риточки, совсем нет Ри-точ-ки... Нет ее... Деточка, родненький, ее совсем нет... совсем.

Я кинулся на студию. Меня там кое-кто знал, и кто-нибудь из группы спустится вниз к посту охраны... Звоню по телефону. Не то главный оператор Луи Форестье, не то звукооператор Озорнов появляется в вестибюле. Уволакивает меня по переулку, подальше от здания киностудии... Нет, это, конечно, был не француз Форестье, — он сам дрожал — ждал со дня на день ареста — таких, как он, уже гребли одного за другим... Это был, конечно, звукооператор Николай Озорнов... Он сообщает, что Маргарита Александровна вчера покончила жизнь самоубийством — бросилась в пролет между лестницами. Прямо на киностудии... ‹…›

Вот так, в одно мгновение не стало человека, талантливой, активной, заботливой, красивой женщины — режиссера Маргариты Барской. Подруги Карла Радека...

Вульфович Т. Мое неснятое кино. М.: АГУМА, 2003.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera