Любопытнейшая рецензия на фильм «Паспорт» появилась в «Литературной газете». Марина Дроздова рассказала несколько блестящих анекдотов про наши отьездные дела (лучший: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс эмиграция всей страны»). Кроме того, она высказала несколько существенных наблюдений касательно искусства и жизни (вот главное: в западном кино детективный сюжет выстраивается на отклонении от юридической нормы, у нас же отклонение составляет самую норму и определяет собой все художественное пространство фильма). Вообще яркая статья. Но вот что интересно: из трехсот ее строк собственно фильму «Паспорт» посвящено, кажется, строк шестьдесят.
Маловато, конечно. Даже демонстративно мало. Да и сказанное — сказано вскользь как-то: ни то ни се. Не про то, мол, речь. Так, словно и ругнуть неловко (Данелия все-таки), и сказать особо не о чем.
Так я восполню этот пробел. Сказать есть о чем. Во-первых, как я уже заметил, Данелия все-таки. Во-вторых, команда-то у него какая! Габриадзе и Хайт в сценаристах, Юсов — оператор... А старинг: Гундарева, Джигарханян, Янковский. Леонов, Ярмольник... И Жерар Дармон, француз, сразу в двух ролях: в роли грузина и в роли еврея (чтоб вы поняли: там два брата единокровных, но разноутробных — один от еврейки, другой от грузинки; «еврей» едет в Израиль — «грузин» провожает; Яков и Мераб похожи как две капли воды; так что когда один берет на минуточку паспорт другого...).
В-третьих, «Мосфильму» в съемках помогали французская фирма «Паспорт продюксьон», австрийская «Тасона продакшн» и израильская «Израфильм». Без обмана: сцены венские — в Вене, сцены тель-авивские — таки в Тель-Авиве.
Ну, и, наконец, слово «еврей», еще недавно рискованное и неудобное во всех смыслах, прокручивается в этом фильме на всех орбитах, с большим смаком и без страха кого-либо обидеть.
Все эти зрительские радости осмысляешь потом, задним числом, а пока смотришь — особенно первую, более удачную половину ленты,— так просто себе смеешься. Я лично засек, когда я, не выдержав, заржет как лошадь. Братья едут из Тбилиси в Москву; поезд набирает скорость; брат-еврей спрашивает: а где синий мешочек? Брат-грузин отвечает: я его выбросил, там какой-то мусор был... Брат-еврей орет: ты в своем уме?! Там же грузинская земля на память! Брат-грузин рвет стоп-кран, выпрыгивает из вагона и начинает тут же, у рельса, наскребать грузинскую землю. Слышны приближающиеся вопли; бежит вдоль состава возмущенный кондуктор (или проводник?) с криком: где ты копаешь! Это же гравий из Астрахани! Неужели так трудно отойти на три шага от поезда?!
Возможно, природа юмора здесь несколько словесная и мало кинематографическая, но цепочка неожиданных реакций, отводящих героя от здравого смысла, выстроена безошибочно. И вполне соответствует той общей «ауре», согласно которой отклонение от здравого смысла (и от юридической нормы) заполняет все пространство нашего бытия.
Все тут выстроено на обратной логике, по всем законам комического, причем «вывернутая жизнь» еще раз вывернута обратно «выворотным сюжетом» и таким образом возвращена нам для здравого рассуждения.
Смешно, что брат-грузин взял в Шереметьеве паспорт брата-еврея и «проскочил» паспортный контроль «на минутку», чтобы купить в «тамошнем» буфете шампанского (в «здешнем», естественно, нету). Смешно, что его не задержали, не воротили, а, наоборот, усадили в самолет (машина крутится). Смешно, что не вернули и из Вены, а протолкнули дальше, в самолет на Тель-Авив. Смешно, что не вернули и из Тель-Авива... А, собственно, куда? Оттуда уже выдачи нет. Все! Мышеловка. Дальше — только вперед...
Вперед! — толкает героя автор и подмигивает нам: не бойтесь! Ничего страшного! То есть страшно станет потом, в самом конце, и не герою, а вам… А пока он смело идет вперед, брат-грузин, без денег, без ничего, с проклятым шампанским в руках, с обаятельной улыбкой и трогательным страданием в бровях.
Он идет, а ты думаешь: ну, и надолго хватит ему этого обаяния? Его же сейчас отметелят! Но отлаженные рычаги Системы, которые устроены так, чтобы отбросить героя назад, вернуть «в строй», бросают его все дальше: в Вену... в Тель-Авив... в Амман... в Анкару... Испортилось что-то в рычагах?
Нет, это закон комического действия. Герой, обаятельно улыбаясь, плывет «поверх барьеров», потому что он их «не видит». Он — вольтеровский Простодушный. Он — «просто человек». И потому перед ним распахиваются сердца и двери. Это, в общем, интернациональный сюжет, он имеет психологические корни и в русской душевной «безбрежности», и в безбрежном грузинском хлебосольстве. Сказано: шампанским не торгуем! Да и очередь! Но если сказать с улыбкой: «Дорогие, мне очень нужно!» — и поднять в пальцах пару лишних синеньких бумажек...
...Так что все это действует лишь до тех пор и при том условии, что у людей и вообще в природе ВСЕГО МНОГО: много шампанского, много авиарейсов, много в карманах разных синеньких и красненьких бумажек. Только при том условии, что ПИР ИДЕТ ГОРОЙ, обаятельный простак может насытиться крохами со столов и проходить сквозь стены. Только что-то он все время еще и вне жанра канючит: «Слушай, дорогой, купи мне японский видик, я тебе в Москве рублями отдам...» Потом и из Грузии по телефону доносится: «Дорогой!! Так ты в Израиле? Слушай, у меня тут гайки насосные кончились, так ты привези, немного, штук шесть, я тебе тут рублями отдам!»
Сначала думаешь: господи, до него мы нищие. Даже в комическом сюжете, посреди аэрокувырков и дипкульбитов норовим в «ихних» магазинах отовариться... Потом соображаешь: нечисто что-то у Мастера с комическим действием. «Слезы капают»... Невидимые миру слезы. И комизм понемногу подмокает. И ты думаешь: так плакать будем или смеяться? Данелия, правда, тактичен: взрывы и выстрелы звучат у него за кадром и метелят нашего героя тоже за кадром (нет, не милиция и не полиция, а арабы, приняв за еврея, а потом евреи, приняв за араба). А смысл этих невидимых миру слез, которыми Георгий Данелия плачет над своим комическим героем, следующий. Не выжить там человеку! Там расчет, там за копейку удавят, там за все надо платить. Это у нас улыбка открывает двери, а там — увы. Денег нет — закабалишься. Деньги есть — вылетят в момент, и все равно конец. Нет «люфта» для «души»! И дядя Сеня-израильтянин, уголовник, убивец, помогающий нашему кузнечику допрыгать (через Анкару) до родной границы,— матерый мужик, бывший фронтовой разведчик, неулыба габеновского покроя (впрочем, у Джигарханяна на эту угрюмость свой патент),— так, оказывается, и это исчадие ада хранит на дне души невыплаканную слезу: ты, Мераб, когда в Союз вернешься, съезди в Омск, пойди на кладбище и положи на могилу моей жены вот это колечко.
Мераб, наконец, добирается. Побитый, ободранный, доползает до пограничной речки. «Братцы, не стреляйте! Я сво-ой!»
Господи, думаю, КУДА ж ты вернулся? Нет тут больше «советских пограничников». Здесь, дорогой, теперь не советская граница, здесь — грузинская, суверенная.
Родимый, да как же ты теперь в Омск-то поедешь, с колечком? Ты ж красненькими теперь не обойдешься! Ни улыбочками, ни шуточками! Тебе ж теперь зелененькие нужны, цвета заморской капусты, а откуда они у тебя? Нет больше шереметьевской таможни, которая удерживала людей в рамках «добровольного идиотизма». Нет больше «русских дураков»! Свободен! Плати, дорогой! Кончился «пир горой»! Финита ля комедиа!
Впрочем, почему «финита»? Найдется смешное и в суверенной перестроившейся реальности. Не останется без сюжетов Мастер. Данелия все-таки.
Аннинский Л. Данелия все-таки. // Экран. 1991. №8