«...»

Цехановский постоянно вел дневник, особенно часто делая записи в периоды интенсивной работы. Дневник стал единственным надежным его собеседником, поскольку Цехановский был человеком закрытым, самолюбивым, желчным и нетерпимым, каких не очень жалуют дружбой. Скорый на расправу, он часто гневался, если что-то сдерживало его творческую волю, и мог — порой несправедливо — обидеть других. Под его горячую руку попадали и Маршак, и Роом, и Эраст Гарин... Однако любимой мишенью Цехановского, судя по его дневникам, был он сам. В дневниках, несмотря на самолюбие и своенравие, он признавался и в лени, и в безответственности, и в творческой несостоятельности: «Нет упористости, нет самообладания, нет силы. Нет длительного плодотворного вдохновения»; «Какая будет вопиющая досада, если „Почта“ будет мною провалена, и провалена исключительно по вине моей недисциплинированности, по вине гнусной распущенности и лени». В дневниках он был крайне требователен к себе, изливал недовольство и гнев; с ними он вел непрерывный, мучительный и возрождающий его диалог. «...»

Дневники М.М. Цехановского хранятся в его фонде в РГАЛИ. К сожалению, при подготовке их к публикации пришлось сократить часть текстов и ограничиться записями, так или иначе связанными с кино. Но некоторые фрагменты, касающиеся принципиально важных для Цехановского тем: смерти, ухода в небытие, старения или неумолимости времени — нами оставлены. К этим темам Цехановский был особенно чуток, поскольку пережил раннюю кончину матери, Зинаиды Григорьевны, ушедшей в 1899 году в возрасте 32-х лет, смерть тринадцатилетнего старшего брата Николая и своего первого сына Коли (мальчику едва исполнился год), гибель в 1919 году единственного дорогого друга — Вячеслава Александровича Дмитриева, блестящего критика «Аполлона» и многообещавшего художника. Мысли о смерти посещали его не только в связи с родными людьми: «Я свидетель смерти не только близких, но целого класса, уклада» (запись в дневнике от 12 апреля 1931 г.).

Время — еще одна важная тема дневников Цехановского: время реальное, которого ему всегда катастрофически не хватало и которое он постоянно считал, и время, которым жила страна. О том, другом времени Михаил Михайлович упоминает вскользь, без комментариев и оценок: «С 8–1 ч. (5 часов) читал газеты о шайке вредителей из самой головки спецов—почти все газеты заполнены этими новостями» (запись от 13 декабря 1930 г.). Это время жестко напомнило Цехановскому о себе, когда он снимал «Сказку о попе» («Поп Остолоп», «Балда»), которую ему не дали закончить. Есть в дневниках и третье время, которое отпускается художнику и его творениям, которое может не иметь календарных сроков, будучи просто «временем Пушкина», «временем Толстого». Это время, точнее — времена, предмет постоянных раздумий Цехановского, хотя отношение Михаила Михайловича к этому с годами и с настроениями менялось. Но в самом начале работы в кино Цехановский яростно не желал исчезнуть в этих временах и хотел быть самостоятельным и самодостаточным.

К дневниковым записям Цехановский постоянно возвращался, перечитывая и комментируя их. Он стремился как бы преодолеть время, подчинить его своей воле, свободно мигрируя из настоящего в прошлое, а из прошлого—в будущее. Так, перечитывая в 1946 году свои дневники времен работы над «Почтой» и «Пасификом», Цехановский дополнил их следующей записью: «Еще раз со вниманием и интересом прочитал эту книжку. И сейчас весна: снег засыпает Москву, превращается в воду. Совсем, совсем другое отношение к работе, чем 15 лет назад. Ничего «нового» и «замечательного» я делать и не помышляю. «...» Следовало бы подвести итог: то, что в этой книге записано, — все значительно, это моя жизнь и работа в самые интенсивные годы моей жизни».

Ким С., Дерябин А. Дыхание воли. Дневники Михаила Цехановского. // Киноведческие записки. Москва. 2001, № 54