— После каждого курса даю себе слово больше не набирать, — признается Марлен Мартынович. — Это забирает столько духовных и физических сил! Но вчера снова работал с ребятами на площадке, где они готовят отрывки. Общаться с этими молодыми талантливыми людьми, если выразить одним словом, — счастье.

Петр Черняев. Марлен Мартынович, а сами вы как относились к учителям?

Марлен Хуциев. Признаюсь, со школьных лет испытываю к учителям чувство глубокой признательности. Мне повезло: в первом классе попал к педагогу, который учил еще моего отца, — Нине Александровне Алехкановой. Замечательно преподавала литературу Елена Николаевна Науменко (это было в разных школах, даже в разных городах, ведь начинал я учебу в Москве, а заканчивал в Тифлисе). Еще помню одного молодого педагога, моего приятеля Мишу Остроухова, который был несколькими годами старше меня и уже вел какие-то предметы в старших классах. Когда началась война, он ушел на фронт. Однажды, придя с ребятами в госпиталь, чтобы дать концерт раненым, на одной из коек я увидел Мишу. Без ног... И всегда с теплотой думаю о своем учителе режиссуры — Игоре Андреевиче Савченко. Мысленно показываю своим учителям каждую свою работу.

[...] П. Ч. А как вы пришли в кино?

М. Х. Я собирался быть художником и даже поступал в Тифлисе, где мы тогда с мамой жили (отца забрали в 37-м), в Академию Художеств. Не прошел. Предлагали мне там остаться работать натурщиком, но это не по мне. У мамы был знакомый на Тбилисской киностудии, и меня взяли туда «по протекции» макетчиком. Когда мне было 18 лет, приехал представитель из Москвы и, поговорив со мной, посоветовал руководству студии послать меня поступать во ВГИК. Но я опоздал на первый тур. Не по своей вине: наш вагон отцепили в Минеральных Водах — ведь шел 1945-й. Добирался до Москвы на перекладных. Еле упросил приемную комиссию принять документы и допустить меня до экзаменов. Ну, как я мог вернуться домой ни с чем, если студия мне дорогу оплатила?

П. Ч. Ваш сын Игорь — тоже кинорежиссер?

М. Х. Да, он закончил ВГИК, но снял по сути, лишь две работы. У него началась астма — неотложки каждую ночь, больницы, и серьезного вхождения в профессию не получилось. Но он пишет. Не так давно мы написали с ним пьесу о двух встречах Льва Толстого с Чеховым (в реальности этих встреч не было, но мы прикинули, о чем бы могли говорить эти два классика). Пьесы была поставлена, ее показывали на чеховском фестивале. Неплохо было бы ее и на экран перенести...

[...]П. Ч. Марлен Мартынович, почему «Бесконечность» рождалась так долго и мучительно — вы работали над ней лет шесть?

М. Х. У меня благополучных фильмов почти и не было. В «Весну на Заречной улице» не хотели Николая Рыбникова утверждать, хотели назначить на роль другого артиста. «Июльский дождь» обвиняли в упаднических настроениях, «Заставу Ильича» положили «на полку», а затем выпустили в перемонтированном варианте, под другим названием. А «Бесконечность» оказалась, увы, на переломе благополучного времени в кино и неблагополучного.

П. Ч. И, конечно, пресловутая нехватка денег?

М. Х. Смету мне тогда изначально урезали, посчитав, что фильм камерный — там один герой ходит по городу своей юности и вспоминает. Но там были эпизоды масштабные, важные для ассоциативного ряда: например, из леса вдруг выходили на шоссе 300 римских легионеров в полном вооружении. Такие сцены были как бы вне сюжета, рассказывающего о стареющем интеллигенте, который пытается найти отзвук своей юности. Но для атмосферы фильма, его нетрадиционного построения, где я пытался сблизить прошлое и настоящее, такие вещи были принципиальными. Были сцены, которые так и не удалось снять по техническим причинам: например, как герой через дверь шкафа попадает в другую эпоху.

П. Ч. Смешение эпох уже было в вашей с Геннадием Шпаликовым ленте «Мне двадцать лет»...

М. Х. Вот после того фильма у меня и родился замысел «Бесконечности». Вон как давно! Но тогда решили, что я по возрасту еще не имею права говорить о каком-то подведении итогов, всенародно исповедоваться. А потом, надо сказать, здорово огорчился, когда многие задуманные мной для этого фильма приемы увидел у Бергмана и Феллини.

П. Ч. Вы ведь были знакомы с Федерико Феллини, и он ценил ваше творчество. [...]

М. Х. Да, мы с ним хорошо друг к другу относились, хотя поговорить напрямую не могли (я не знаю итальянского, он не знал русского. Вот и последний наш разговор (я позвонил ему из отеля, как только приехал) состоялся через переводчика. [...]

П. Ч. А помните, как года через два после смерти Феллини мы в том же Римини искали на кладбище его могилу? И никто не мог ее нам показать, служитель не мог даже понять, кого мы ищем. А потом, когда кончились ряды огромных богатых склепов, сделанных из мрамора и матового стекла, украшенных золотом и «вечно горящими» лампадами, мы нашли маленький, грязноватый, похожий на сарайчик склеп, где под плитой, на которой была выбита веточка с сидящими на ней двумя птичками, покоились Феллини и его верная спутница жизни Джульетта Мазина.

М. Х. Конечно, помню. А когда все разошлись (одному человеку мне пришлось даже намекнуть, что хотел бы остаться тут один), я перед этим склепом встал на колени. [...]

Черняев П. Марлен Хуциев. В память Феллини я пил из бутылки, омытой слезами // СК-Новости. 2000. 29 сент.