В искусстве, пожалуй, самое важное и самое интересное — тонкость различений во взгляде на жизнь. Это касается и творческого процесса, и восприятия, где художественный предмет раскрывается в зависимости от духовной зрелости человека, подошедшего к нему, заинтересовавшегося им. Так вот, тонкость различений — важнейшая черта, которая определяет также масштаб художника, независимо от того, пишет он романы, полотна или снимает фильмы.
Вся жизнь стоит перед художником, и он выбирает из нее те или иные существенные для него явления и образы. Он обращается ко всему сущему вместе, но и к каждой мелочи в отдельности. Так вот, способность органично чувствовать себя в макро- и микромире, вероятно, и есть идеал художественного процесса, к которому мы все стремимся, но которого редко кто достигает. По этому благородному пути шло много талантливых людей. К ним я отношу и Марлена Мартыновича Хуциева.
Он вполне наделен природой и всем последующим развитием своей жизни той способностью различать, выделять важнейшие черты окружающей жизни, характеров людей, а также способностью доказывать свое стремление к истине не в декларациях, а в художественной форме.
Хуциев и в самом начале нашего знакомства — он тогда учился во ВГИКе — был таким же худощавым, сосредоточенным человеком, каким мы знаем его и сегодня. Не было только той седины, что пришла позднее.
Он привлекал меня этой своей сосредоточенностью. Он часто приходил в нашу мастерскую, я наблюдал за ним и думал, что он станет заниматься научными исследованиями бытия, что это будет художник-ученый — у него был ученый вид. Но я ошибся. Он оказался человеком очень тонкой эмоциональной структуры. Я понял это, когда увидел его дипломную работу «Градостроители». Уже в ней чувствовались большие возможности его таланта.
Следующей работой, которая сразу поставила Хуциева в моих глазах очень высоко, стала «Весна на Заречной улице», снятая совместно с Ф. Миронером. Ее отличала неповторимая поэтическая интонация и тонкая манера сопереживания героям.
Но наиболее близкой мне по духу картиной были «Два Федора», фильм, знаменательный для нашего кинематографа. Я услышал в нем родной голос. Может быть, потому, что там играл любимый мною Шукшин — человек, имеющий свой подход ко всем жизненным явлениям, подход самобытный и глубокий.
В фильме рассказывалось о дружбе демобилизованного солдата и мальчишки, оставшегося сиротой, рассказывалось глубоко психологично и поразительно достоверно. Сцена, когда солдат не может выдержать взгляд мальчика, обреченного войной на сиротство, на голодуху, на бог весть какую дальнейшую судьбу, и выпрыгивает на ходу из вагона, чтобы подхватить его, до сих пор не изгладилась из памяти.
Из-за этой сцены я никогда бы уже не смог вычеркнуть Хуциева из своей судьбы. Он выступил здесь как человек, необыкновенно близкий мне по миропониманию и по своему нравственно-этическому и эстетическому принципу, которому он верен и по сей день.
Что же это за принцип? Он естественным образом включает в себя прежде всего чувство справедливости, без которого вообще не стоит браться за перо или становиться рядом с кинокамерой.
Чувство справедливости включает в себя отнюдь не только уровни распределения материальных благ в этом многосложном мире. Чувство справедливости относится также к этической системе отношений между людьми, к столкновению добра и зла, красоты и уродства, верности и предательства, сути и околичностей и так далее. Без чувства справедливости в этом мире ничего серьезного, прочного, долговременного создать нельзя. Все, что рождается на основе спекулятивных интересов — будь то экономика или эстетика, — глубоко вредоносно. Так вот, упорство, с которым Хуциев сохраняет в своем творческом принципе чувство справедливости, просматривается во всех его работах. Больше того, свойственный ему пафос справедливости и привел его к фильмам, которые ему удалось осуществить.
Сложно и драматично сложилась судьба очень важной его картины, которая раньше называлась «Застава Ильича», а потом стала известна под названием «Мне двадцать лет». Не только содержанием, но и всем своим душевным составом картина эта имела в виду нравственную близость к зрителю поколения отцов, победителей во второй мировой войне, ушедших на фронт в комсомольском возрасте. Надо сказать, что в ней Марлену Мартыновичу удалось рассказать своим современникам очень многое из того, что он в свои молодые еще годы сумел накопить, обдумать, прочувствовать. Тут были и какие-то, казалось, возрастные, свойственные его поколению черты, но главное, всеобщие черты той самой справедливости, с которой мы начали разговор. Было жадное стремление улучшить мир во всем — будь то молодая любовь, которая естественно приходит к человеку и всегда становится в его судьбе нравственным рубежом, когда закаляется его натура, выстраивается душа, или чувство долга — важнейшая черта «гомо сапиенса», когда, возвысившись над природными инстинктами, человек начинает руководствоваться разумом. Вот это свойство, отличающее человека от животного, требует постоянного внимания, постоянной тренировки путем сличения собственных поступков с поступками, завещанными нам справедливостью социальной, нравственной, исторической. Она, между прочим, наилучшим образом сохраняется для поколений во всемирной литературе и искусстве.
<...> в общем-то все искусства, которыми мы сейчас пользуемся, построены по принципу: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. В основе своей эта поговорка мне представляется более чем наивной, а скорее, вредной, лицемерной. Книга как учитель жизни нацело опровергает ее. Для ее понимания надо работать, трудиться, и никогда труд не доставляет такого наслаждения, как при чтении книги, если человек к этому приучен, или, точнее, если он от этого не отучен.
Может показаться, что подобные попутные рассуждения прямого касательства к художественной деятельности Марлена Мартынович Хуциева не имеют. Но потому-то я и сосредоточился на судьбе картины «Мне двадцать лет», что видел в ней весь путь, пройденный художником, знатоком жизни не понаслышке, а по участию в ней, по изучению ее, — путь, где книга, а иными словами — культура представляет собой одну из главных ведущих сил.
Конечно, жизнь сильнее книги, как сильнее всех иных путей в искусстве. Жизнь командует, ведет человека, с ее категорическими императивами не поспоришь. Но по опыту собственной жизни знаю и другое. С трех лет яуже был сиротою, отец погиб, мать не могла уделять мне много времени. Меня правили и вели книги, которые остались от отца и которые я читал без всякого порядка, но они открыли мне мир со всех сторон. Без них я бы остался, имея нищее школьное образование тех лет, полным невеждой.
Так вот, судьба картины Хуциева «Мне двадцать лет» как раз сказалась в том, что она не была понята в ее замысле. Ее судили по законам прагматической полезности сюжета, степени положительности героев.
Это был типичный случай истолкования по принципу сложившихся стереотипов. Фильм с ними не совпадал! И все же справедливость восторжествовала: картина увидела свет и до сих пор интересна, в ней отобразились очень важные черты времени, которые делают ее произведением нашего золотого фонда.
Все картины Хуциева отмечены высокой естественностью тона — не только в речевой интонации персонажей, но и в работе операторов, в манере монтажа, в фонограмме. Он стремится, чтобы произведение рождалось цельным. Вкус его отработан настолько, что естественно отторгает все, что могут привнести многочисленные элементы нашего искусства, если дать им хаотическую свободу. Эта способность не только щедро воспринимать окружающий мир, но и, если можно так сказать, отцеживать реальность в целях достижения остроты режиссерской мысли — и есть основа мастерства. Мастерства Марлену Мартыновичу не занимать.
Его последняя по времени работа «Послесловие». В фильме прекрасно играют два актера — Ростислав Плятт и Андрей Мягков. Рядом с ними прекрасно играет свою роль режиссер Хуциев.
Картина эта обращена к образу интеллигентного человека — хранителя секретов, во многом нынче уже утраченных. Это старые люди, которых, по закону смены поколений, осталось немного, все меньше и меньше — на вес золота сейчас. Можно было бы сказать, что время — лучший и беспощадный судья, так как судит каждое явление жизни по законам развития истории. Но все же это подход, который никогда не оправдывал себя в полной мере. Всегда требуется более тщательно исследовать наше прошлое, чтобы лучше распознать истоки будущего. Интеллигентность в том значении, которое мы придаем ей сейчас, в обществе победившего социализма, представляет собою уже не столько отнесение к определенной социальной категории, сколько оценку личности по самому высокому нравственному счету.
Тут не следует забывать, что великую социальную революцию возглавляли интеллигенты, и первый среди них — Ленин, человек величайшей интеллигентности. В понимании классовых целей революции важно было найти такую опору, которая исключала бы какую бы то ни было корысть; важно было быть понятым массами, слиться с массами, оставаясь вдохновителем, организатором, лидером, творцом революции.
Так вот, эти интеллигенты, благодаря знаниям и обостренному чувству справедливости пришедшие к власти, ставшие ее творцами, — драгоценная основа социалистической нравственности. Именно эта мысль прочитывается в образе старого доктора, замечательно сыгранного Р. Пляттом. Личность этого человека очень помогает ищущему истину современнику и вдохновляет его. Он современен, несмотря на возраст, как всегда современно добро, бескорыстие — эти высшие формы духовной зрелости, которые манят даже человека, не нашедшего в себе сил, чтобы устоять перед соблазнами корысти, одолеть хватательный рефлекс. Таких людей много, им надо помогать, пока не поздно. Эту миссию взял на себя Марлен Мартынович Хуциев в фильме «Послесловие», преподнеся нам урок истинной человечности и требовательной доброты.
Герасимов С. Я услышал в нем родной голос... // Искусство кино. 1985. № 11. С. 56-59.