Я мыл посуду в коридоре. (Жил я тогда в огромной коммунальной квартире — в келье бывшего Зачатьевского монастыря). Издали вижу, кто-то входит в коридор — высокий, полный, одетый богато. Обыкновенно к нам такие люди не заходили. Остановился в дверях, оторопев, — видимо, смутили столы с керосинками, помойные ведра, горшки, детские велосипеды и разный домашний скарб. Слышу, робко спрашивает у Надежды Федоровны Петровской — ее келья вплотную к входной коридорной двери: «Я кажется, ошибся, мне нужен Розов». «Нет, не ошиблись — он здесь, вон, видите, моет посуду», — ответила любезная Надежда Федоровна.
Вошедший (не веря в реальность): Вы Виктор Сергеевич Розов?
Я (не понимая, что к чему): Да.
Вошедший: Я — кинорежиссер Калатозов.
Я (вытирая руки о полотенце и протягивая длань): Здравствуйте. Пройдемте ко мне...
(Вошли в бывшую келью. Сели).
Калатозов: Я прочел вашу пьесу «Вечно живые» и хотел бы сделать фильм. Не напишете ли вы сценарий по вашей пьесе?
Я: А где вы ее прочли, она еще нигде не напечатана?
Калатозов: Я достал сырые гранки в журнале «Театр» и сегодня ночью прочел.
Я (польщенный до «в зобу дыханье сперло»): Да!!
И, конечно, я немедленно дал согласие работать над сценарием. Мне поразительно везло на прекрасных режиссеров и актеров. Опять удача! Михаил Константинович был бесконечно тактичен, вежлив, внимателен и терпелив. Интеллигентные люди подкупают меня моментально. ‹…›
Работали мы над сценарием «Летят журавли» с упоением. Обыкновенно я приезжал на Калужское шоссе, в чистую и такую же, как сам хозяин, элегантную квартиру Калатозова, и там среди радиоаппаратуры и невиданных мною доселе магнитофонов (Калатозов увлекался этой аппаратурой ‹…›) мы по многу часов оговаривали каждый эпизод сценария, который я приносил, написав накануне. Калатозов никогда не говорил мне: «Надо вот так», «Здесь я хотел бы вот этого». Он решительно ничего не предлагал. Мы просто вдвоем вслух размышляли. И даже не прямо о той или иной сцене, а о жизни, о минувшей войне, о страданиях, о любви, измене, дружбе, чести и честности. В это время у меня в голове «варился» сценарий, а, видимо, у Михаила Константиновича — фильм.
В середине работы домашняя хозяйка приглашала нас к столу. Какие вкусные кавказские блюда она готовила! После такого обеда мысли текли добрые и нежные. Собственно, работу над сценарием я бы и не назвал работой — это было приятное времяпрепровождение. ‹…› Отобрав актеров на роли, сделав пробы, Калатозов показал мне. Мы не сошлись на Веронике — Самойловой. Мне виделся другой тип.
Но я, высказав свое мнение, сказал: решаете вы, Михаил Константинович. Он решил в пользу Самойловой. И был прав. А я нет.
Были и такие маленькие недоразумения: показали мне в просторной комнате отснятый кусок. Я заметил какие-то лишние слова, которые говорили персонажи. Эти лишние слова вносили грязь в сложную ткань сценария. Я обратил внимание Калатозова на это. Сказал, что здесь вопрос не авторского самолюбия, а просто хуже для картины. Калатозов ответил: «Больше ни одного слова без вашего согласия не будет». И слово свое сдержал. Даже однажды попросил меня приехать на съемку массовой сцены — проводы Бориса на фронт, чтобы я написал реплики людей из толпы. Правда, из этого ничего не вышло. Я долго сидел на стуле во дворе какого-то дома в Армянском переулке, где готовилась съемка, — все
Однажды я спросил Михаила Константиновича: отчего он такой деликатный? Он мне ответил: «Видите ли, Виктор Сергеевич, был в моей жизни такой странный случай: когда министр кинематографии Большаков уезжал на два года в Америку, меня назначили исполняющим его обязанности. И со мной произошел парадокс: когда я занял его кресло, мне вдруг стало казаться, что я знаю, какие надо ставить картины, кто их должен ставить и как, каких актеров брать, а каких не надо. Словом, я знал все! И только когда меня с треском сняли с этого поста, я, придя в себя, понять не мог, откуда у меня было это дьявольское наваждение, это всезнайство. Я и сам-то никогда твердо не знал, что и как. И с тех пор я стал совсем не категоричен и даже робок». Как черту деликатности Калатозова приведу такие примеры: почему-то руководство «Мосфильма» не соглашалось на название «Летят журавли» — что, мол, это значит? Все съемки шли под титром «За твою жизнь». Это название мне страшно не нравилось, хотя объяснить логически название «Летят журавли» я тоже не мог. Мне и Калатозову просто оно нравилось — и все. Калатозов с самого начала, чтобы я не огорчался, сказал: «Не волнуйтесь, будет «Летят журавли». И как этого он добился, я и по сей день не знаю. Мягкий он, мягкий, но воля была сильная. Но, видимо, не шумная, не бьющая другим в глаза и по нервам.
В памяти моей сохраняется работа с Михаилом Константиновичем Калатозовым, особенно в период «Журавлей», как счастливое время моей жизни.
Розов В. Когда работа радость // Советская культура. 1978. 26 декабря.