Этот фильм полон отчасти ожидаемых, но все равно невероятно смелых чудес. Чего стоит волшебное преображение Леонида Ярмольника в трагического героя Румату — Гамлета XXI века. Отдельного анализа требует изобразительная ткань картины, снятой Владимиром Ильиным и Юрием Клименко. Но, пожалуй, сильнее всего воздействует на подсознание драматургическая композиция картины, имеющая больше общего именно с картиной, живописным полотном, чем с экранизацией романа или пьесы. Невероятная плотность кадра побуждает вгрызаться в материю экрана и рассматривать ее по кусочкам, по фрагментам, по деталям, пытаясь выстроить в своей голове целое. Это целое, если кратко суммировать, состоит в том, что трудно быть зрителем, бесстрастным созерцателем чужих страданий. Трудно быть богом, решающим судьбы живых существ. А труднее всего быть просто человеком с отведенной ему функцией винтика истории, но, к счастью или несчастью, наделенного совестью. Будь то в Арканаре или на Земле.
Андрей Плахов, КоммерсантЪ
Каким бы аллегоричным ни было германовское Средневековье в «Трудно быть богом», оно начисто лишено основы, которую в предыдущих фильмах на тактильном и слуховом уровне мог считать любой, даже постсоветский человек. Грубо говоря, режиссер впервые принимается строить исключительно свой выдуманный мир, и, несмотря на проработанность этой фантазии, ей явственно не достает скрепляющего всю конструкцию вещества. Кропотливо делавшийся долгие годы «Трудно быть богом» парадоксальным образом вышел самым несовершенным из больших фильмов Германа. Переозвученные реплики силятся попасть в губы актеров, но все больше пролетают мимо, великие операторы Ильин и Клименко и вовсе снимают каждый свою картину (и даже если это не так, от этого ощущения никуда не деться). Кажется, что трехчасовой сочащийся кровью, потом и говном «Трудно быть богом» — это отчаянная, во многом впечатляющая, но безуспешная попытка найти в этой грязи фильм великого режиссера. Когда с экрана в очередной раз доносится классическое германовское «тру-ля-ля», кажется, что он совсем рядом, буквально за углом. Но, как и Пастернак, чьи строчки в какой-то момент силится вспомнить Ярмольник, он, судя по всему, остался на другой планете.
Василий Миловидов, Афиша
В принципе, экзальтацию хорошо бы пригасить. Ничего такого феноменального. Великий фильм; они случаются. Последний фильм — или, как поправил прекрасный французский критик, «терминальный». Тоже бывает. Терминальный, как болезнь. Только без мелодраматических выводов («Не этот ли фильм убил великого художника?»). Нас убивает сама жизнь, учит Герман, а диагноз он поставил себе в середине шестидесятых, когда впервые прочел роман Стругацких: кроме всего прочего, эта картина — еще и довольно точная экранизация.
Антон Долин, «Афиша-Воздух»
Достигая зрелости, по-настоящему большие мастера часто утомляются однообразными в своей напряженности «драматическими конфликтами» и начинают тяготеть к иной, куда более древней форме: эпосу. Великие писатели Кнут Гамсун и Джон Стейнбек, великие режиссеры Питер Брук и Эймунтас Някрошюс сходили с тропы анализа и ступали на дорогу мифа не потому, что миф масштабней анализа, а потому, что стреляет точнее. В фильме «Трудно быть богом» обнаружатся сотни аналогий, метафор и сопоставлений с реальностью, и это не обязательно значит, что они туда были заложены. Просто так уж работает подлинное, классическое произведение: объясняет реальный мир, предъявляя иллюзорный. Чтобы это получилось, надо уметь делать искусство. Герман умел.
Алексей Гусев, Собака.ru
Герман, с одной стороны, разрушает барьер между фильмом и зрителем, постоянно втягивая нас внутрь кадра, почти добиваясь того, чтобы мы ощутили всю арканарскую вонь. А с другой стороны, подчеркивает непреодолимость барьера. Так создается точка напряжения, в которой происходит саморазрушение языка. Достигнув предела, он перестает работать как средство коммуникации. Между Руматой и жителями Арканара, между метафорой и политикой, между автором и зрителем, Германом и нами.
Олег Зинцов, Ведомости
Никакое, даже самое внимательное знакомство с книгой Стругацких в этом странном опыте не поможет. В популярной шестидесятнической повести сотрудники Института экспериментальной истории, заброшенные на отсталую средневековую планету, пытались по мере сил окультурить местное население хотя бы на примитивном бытовом уровне пользования носовыми платками. Алексей Герман же поступает примерно наоборот — строит барьер между культурой и «простым человеком», воздвигает между прозрачной и доходчивой книжкой и читателем-зрителем массивную крепостную стену визуальных аллегорий, словесных намеков, иносказаний, символических жестов. Если в начале своей карьеры характерного, комического артиста Леонид Ярмольник блестяще изображал закипающий чайник или
Лидия Маслова, КоммерсантЪ
«Так, что ты встал тут?! Иди отсюда!» — то и дело отвлекается Румата Эсторский от своих благородных дел, чтобы шугануть очередного зазевавшегося придурка, лезущего немытой мордой прямо в камеру. Это, пожалуй, самое странное, а возможно, и самое главное в фильме: мы знаем, что всегда есть тот, кто смотрит. К кому обращается Румата, глядя в камеру и наизусть читая «Гул затих, я вышел на подмостки...»? У кого путаются под ногами и корчат рожи арканарские дикари? Кто тот молчаливый, но явно сочувствующий собеседник, с которым Румата ведет нескончаемый диалог, от кого прячет, отворачиваясь, отчаянные глаза? Тот, кому принадлежит закадровый голос? Некий землянин-наблюдатель? Алексей Герман со своей камерой? Зритель-грамотей? Это важно. Потому что у одинокого воина-интеллигента, которому велено все исправить и при этом запрещено убивать (недаром образ Гамлета был ключевым для режиссера во время съемок), есть свой «друг Горацио» с субъективной камерой наперевес.
Лилия Шитенбург, Фонтанка.Ru
«Трудно быть богом». Критика о фильме // Сеанс Guide. Российские фильмы 2013. СПб.: Мастерская «Сеанс», 2014.