ДОРОГА
Как положено по каноническим нормам классической трагедии, в каждой картине Абуладзе гибнут носители добра и справедливости. Олицетворением светлого начала становится женщина как продолжательница не только человеческого рода, но и всей жизни на земле. Это Дева из «Мольбы», красавица Марита из «Древа желания», жена художника из «Покаяния». Каждая из них оставляет искру добра в сердцах людей. Сама гибель добра в конечном итоге становится нравственной победой над злом. Как в трагедиях Еврипида, Шекспира, Расина.
Классическая форма высокой трагедии обретает в фильмах Абуладзе современную стилистику, многомерность характеров. Ему удается легко и естественно существовать в мире, где традиции прошлого уживаются с сегодняшними представлениями и понятиями. Из понятий, которые проверены многовековым опытом человечества, режиссер выбирает те, которые жили вчера, живут сегодня, будут жить завтра. Возможно, для некоторых приверженность режиссера к вечным истинам представляется старомодной. Но хотим мы того или не хотим, эти вечные истины — единственное, чем жив человек. Вера, добро, родная земля, предки и потомки. Как долго в нашей стране существовали Иваны, не помнящие родства. Люди зачеркивали свою родословную, боялись раскапывать свои корни. Иное в Грузии. Даже в самые тяжелые моменты истории народ чтил своих предков, был предан родной земле. Сколько людей стремились уехать в сытую заграницу! Не нам их судить. Каждый несет свой крест. Нам выпала многострадальная отчизна. С ней жить, на ней и умирать.
Для Абуладзе понятия — родная земля, долг перед близкими, долг перед своим домом — вполне конкретны и вместе с тем незыблемы. Почти во всех его фильмах показана дорога как нечто вечное и неизменное. Это философский образ родной земли, национальных истоков, начала нравственного восхождения человека, непрерывности бытия.
Вот «Лурджа Магданы». Нищие ребятишки нашли на пыльной дороге умирающего ослика. Спасут его, будут радостно скакать на нем по горным тропкам. Но настанет черный день, и тем же путем злые люди уведут ласкового ослика со двора. Попрание добра. Или фильм «Я, бабушка, Илико и Илларион». Часть жизни героев фильма накрепко связана с дорогой. По сельскому проселку бабушка изо дня в день подгоняет непутевого Зурико в школу. Пока тот не получит аттестата зрелости. Ласковая земля успокаивает усталые ноги путника. Исхоженный, потресканный настил ложится под ноги деревенских парней, уходящих на фронт. А как дорога бывала прекрасна зимой, когда по ней брели счастливые влюбленные! В картине «Ожерелье для моей любимой» дорога может с полным правом считаться одним из действующих лиц, ибо это — сказка странствий. Сравните начальные и заключительные кадры. Малыш делает свои первые неверные шаги, ступая в мягкую дорожную пыль, ступая на родную землю. По дороге горя и изгнания уходит горец из родного дома. Этот путь враждебен героям «Мольбы». В фильме «Древо желания» восставшая природа превращает сельский шлях в сплошное месиво грязи, в какой-то адский пейзаж.
Здесь пройдет свой последний путь униженная красавица Марита. В этой богомерзкой хляби примет девушка смерть...
В «Покаянии» почти нет открытого пространства. Жизнь закована в удушливых интерьерах. Только в финале старая измученная женщина спросит — ведет ли эта дорога к храму. Услышав отрицательный ответ, скажет: «К чему дорога, если она не приводит к храму?»
О том, что понятие «дорога» имеет не только утилитарное, но и философское толкование, — мысль не новая. Она восходит к библейским источникам. Интересно и современное осмысливание понятия — пути жизни.
Тенгиз Абуладзе всегда знал, куда ведет его дорога, куда ему нужно идти. В явлении каждого его фильма усматриваются творческая необходимость, гражданская честность и историческая закономерность. Мы продолжаем наши беседы.
— У грузин есть выражение: «Поется мне, вот и пою». Нечто подобное испытываю и я, когда созревает идея будущего фильма и начинаешь внутренне настраиваться на новую работу. Вне глубокой волнующей философской мысли нет подлинного произведения искусства. А эта волнующая мысль у художника уходит корнями в острые ощущения, большие чувства и страсти. С этого все начинается, с определенного отношения художника к явлениям жизни, с четкого осмысления идейных и художественных позиций. Когда всем твоим сушсством овладевает то, что ты намереваешься сказать зрителю, тогда и становится неодолимой потребностью для тебя создание фильма. Бывают, к сожалению, случаи, когда и сказать режиссеру нечего и не очень ему поется, а он все-таки «поет». Разумеется, это уже уход от искусства в ремесленничество.
— Как вам удалось во все эти тяжелые годы, годы «застоя», не покривить душой, а действительно петь и всегда своим голосом?
— Наверное, было бы бахвальством обычную порядочность ставить мне в какие-то особые заслуги. Думаю, что в моем характере, как и в характере каждого человека, очень важно то, что заложено семьей, национальной причастностью, нравственными корнями. Возможно, во мне заложен какой-то генетический код правды и ответственности, который не позволяет лгать в главном моем деле. Если я пойду против своей совести и задумаю сделать фильм из соображений «материальных» или «карьерных», у меня просто ничего не получится, как бы я ни старался. Единожды солгав, мне будет уже трудно, а может быть, и невозможно сказать правду в искусстве. Думаю, что оступись я тогда — не было бы столь любезной моему сердцу трилогии. Мне кажется, что нельзя наверстать во времени свою честность и порядочность.
— Многие лгали и лгут всю жизнь и живут прекрасно. Больше того, стремятся изобразить из себя жертву системы. Ведь очень удобно для душевного успокоения все свалить на обстоятельства. И забыть о своей инертности, равнодушии, о неспособности на поступок. И это не вчера, а сегодня, когда этот поступок тебе ничем не угрожает. А ведь истинный счет с совестью ведется не прилюдно. Наедине с собой. И этот счет бывает порой чрезмерно высок, он оплачивается жизнью.
— Каждый человек имеет право на покаяние и милосердие, если он не законченный подлец. Нельзя судить огульно применительно к любой жизни, любому явлению. И кто нам дал это право? Не всем дано услышать крик страдающей души, крик безмолвного времени.
— Мне кажется, что ваше «Древо желания» — крик безмолвного времени. Это так?
— Во всяком случае, я хотел сказать, что безвременье губит красоту и истину. Надеюсь, что мне это в какой-то мере удалось...
Удалось! Больше того — удалось еще и обмануть тогдашних идеологов. Не только служивых бюрократов. Но, возможно, и наших критиков. Ни в одной, даже самой прекрасной рецензии, фильм не соотносился со временем, в котором снимался. Да и требовать этого нельзя, все равно бы не напечатали.
А может, тогда и не увидели. Но и западные рецензенты не оказались прозорливыми. «Это повседневность сказки, идиллия вне времени», — писали в итальянской газете. А ведь как говорил наш Пушкин: «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок».
Что за урок и что за намек сокрыт в фильме «Древо желания», снятом в середине семидесятых годов?
Люди, живущие в каком-то сумеречном мире. В их существовании есть ощущение некоей запредельности — стираются грани между добром и злом, истиной и ложью, милосердием и коварством. Заторможенное существование подчиненных власти и ложным догмам. А разве наша жизнь не походила в годы Брежнева на вязкое болото, в котором редко кто поднимал волну? Я думаю, что и Абуладзе не давал себе до конца отчета, о чем снимает фильм. Просто делал свою киноверсию поэтической прозы Георгия Леонидзе. Философскую притчу о прошлом своей родины. Я помню, как после многих сложностей Тенгиз как-то сказал: «Сейчас я снимаю спокойную картину о прошлом. Народную трагикомедию. Совсем простой фильм о странных людях, романтической любви. Никаких намеков, аллюзий, ассоциаций! Все предельно просто и открыто». Тогда он делал главный акцент на первую половину полюбившейся ему формулы — фильм ни о чем и обо всем. Тогда его коллеги по искусству, администрация Госкино были склонны предполагать, что речь прежде всего идет о непреходящих понятиях — о вере в мечту, о высоких и низменных порывах души. Словом, о вечных истинах. Но на то эти истины и вечны, что они определяют человеческую жизнь на все времена. Включая дни всеобщего летаргического существования, дни правительственной вакханалии, дни общественного равнодушия, дни гражданского неповиновения. Фильм и об этом тоже.
Что говорить, так уж устроен человек, что верит во все: и в
Истина неоспорима — художник всегда творит в своем времени и остается пленником этого времени. В журнале «Наше наследие» было опубликовано интервью с философом Мерабом Мамардашвили: «Люди освобождаются ровно настолько, насколько они сами проделали свой путь освобождения изнутри себя, ибо всякое рабство — самопорабощение. „Внутренняя свобода“ — это вовсе не подпольная свобода ни в социальном смысле, ни в смысле душевного подполья. Здесь слово „внутренняя“ мешает, вводит в заблуждение. Это вовсе не скрытое что-то. Это реально явленная свобода в смысле освобожденности человека изнутри себя от оков собственных представлений и образов, высвобожденность человеческого самостояния и бытия. Обычно человек внутри себя стиснут внешними правилами и целесообразностями, дозволенностями и недозволенностями, обступающими его со всех сторон жизни — бурной и непростой. Тем заметнее и крупнее исключение из этой ситуации. Вот почему я говорю, что сегодня особенно нужны люди, практикующие свой образ жизни и мысли, благодаря которым могут родиться какие-то новые возможности для развития человека и общества в будущем... Мы — люди XX века, и нам не уйти от глобальных проблем. А они есть. И, прежде всего, проблема современного одичания, варварства. Это угроза „вечного покоя“, то есть возможность вечного состояния ни добра, ни зла, ни бытия, ни небытия. Просто ничего».
В своем фильм Абуладзе предугадал угрозу вечного покоя, одичания, варварства. Мне кажется, что именно к нему в полной мере относятся размышления философа: «...нужны люди, открыто практикующие свой образ жизни и мысли, благодаря которым могут родиться какие-то новые возможности для развития человека и общества в будущем». Ибо, при внешней мягкости и застенчивости, Абуладзе всегда был в главном внутренне свободен. Главное — желание и умение сказать другим то, что считал важным и необходимым. Речь идет, естественно, о фильмах, а не о бытовых проявлениях. В обычной жизни Абуладзе был немногословен, не его занятие — в споре кого-то обращать в свою веру. Терпим к человеческим слабостям, в творчестве он был непреклонен. И только поэтому могли родиться и «Мольба», и «Древо желания».
Художник вольно или невольно рассказал в «Древе желания» и о нас самих, о состоянии умов тех лет. Микроб гражданского равнодушия прочно поселился во многих душах. Общественные запросы были достаточно скромными — рассказать очередной анекдот о тупости нашего правительства, прочесть запрещенную рукопись, посокрушаться над судьбой инакомыслящего. И гордились мы малыми делами, которые не согласовывались с официальной точкой зрения. Скажем, похвалить опальный фильм, спектакль, книгу, написать правду о конъюнктурном произведении, наконец, пожурить неприкасаемых — и эти малые дела казались тогда доблестью. И не стоит над этим иронизировать. За такие, на первый взгляд, незначительные поступки люди иногда расплачивались по непомерно высоким векселям. Так, за публикацию в «Комсомольской правде» статьи Ф. Бурлацкого и Л. Карпинского «На пути к премьере», в которой обсуждалось администрирование в искусстве, ее авторы были уволены с работы, наказаны по партийной линии. По нынешним временам статья самая невинная. Но она раздражила всесильного Суслова, и судьба талантливых журналистов была предрешена...
Как уже говорилось, в идиллической деревне, что показана в «Древе желания», живут странные люди, фантазеры-романтики, которых мало интересуют земные дела. Вроде бы никто из них не работает, обретаются, как птицы небесные. Но когда эти птицы сбиваются в стаю, когда из них образуется озверевшая толпа, многие из персонажей теряют свою благостность. Как точно показал и разработал режиссер постепенное самовозбуждение толпы, лишенной рассудка и милосердия! Как трудно противостоять этой толпе физически и нравственно!
Герои «Древа желания» наделены лишь эмбриональным самосознанием. Жизнь и смерть они воспринимают как естественную данность бытия. Крестьянин находит на дереве замерзшего мечтателя Элоиза. Ни ужаса, ни сострадания односельчанин не испытывает. Делает, что положено в этой ситуации — укладывает тело на санки, преодолевая снежные заносы, везет в деревню. Все как положено по-христиански. Если бы не трагедия влюбленных, мир деревни остался каким же незыблемым. Оцепенение продолжается. Но странное дело, во вполне благополучном по тем временам фильме «Древо желания» уже слышится набат «Покаяния».
В словах столь непривлекательного персонажа, как Цицикори, углядывается пророчество. Вот что он отвечает неистовому анархисту, который предрекает очистительную бурю мировой революции: «Ты думаешь, только царей похоронит твоя буря? Разве не знаешь, что она несет с собой разрушение, кровь, несчастье? Прахом пойдет все, и труд, и пот людей». Наверное, когда делался фильм, никто не предполагал, что злобный старик может быть в какие-то моменты рупором авторской мысли. Поэтому и остались в картине эти крамольные фразы. Ни старик, ни анархист не могли предугадать грядущие беды, что обрушатся на людей, на землю. Если не соотносить события с реальной историей, а следовать философии притчи, то будущая трагедия воспринимается как кара за содеянное деревней злодейство. Со смертью Мариты герой фильма верит, что вся природа скорбит о Марите.
«Земля сраму не имеет — но трава повсюду спряталась, ушла в землю.
Солнце вдруг разогрелось, вспыхнуло, — словно отторгнутая частица его, Марита соединилась с ним.
Умерла Марита — затмились горы, опустела земля, расплавились камни, рухнули скалы.
Так говорит народ.
И теперь Марита сияет на небе звездой».
После выхода фильма Абуладзе писал: «У каждого персонажа свой идеал. Один боготворит небо, другой — землю, один поклоняется плоти, другие возвеличивают дух, одни умерщвляют плоть, другие — души, исходя из своей мечты, одни становятся похожими на великанов, другие — на карликов. Тень и свет. В основу мироздания заложено и то, и другое, и извечной тематикой художника было и остается исследование взаимодействия этих двух начал.
И, конечно же, фильм не о том, что те и другие имеют одинаковое право на жизнь. Взаимодействие двух начал переплетено в сложном узоре жизни, который мы и пытаемся разгадать... Сегодня естественно, как к фильму, так и к режиссеру возникают иные вопросы, вопросы о связи времен, о влиянии вчерашнего не только на судьбу героев, но и на его вымышленных персонажей и т.д.
Действительно, я снимал фильм в своем времени. И ни в каком другом он появиться не мог. Ведь главная загадка во мне самом. Каким я был в середине семидесятых годов. Сегодня мы все стали мудрее, зорче, смелее. В наши дни можно открыто говорить о социальном бесправии, о коррупции, захватившей все эшелоны власти, об утраченной духовности, национальных противоречиях. Эти проблемы уходят корнями в прошлое. И это прошлое в той или иной форме отражалось в наших творениях. В те годы меня упрекали официальные лица: «Где, мол, вы видели такое село, таких чудаков, людей не от мира сего». А мне, как воздух, нужны были такие чудаки, которые не вписывались в наши жадные, завистливые, абсурдные годы.
Я не могу сказать, что фильм «Древо желания» был своего рода протестом против официальной идеологии, официального образа жизни. Нет, конечно! Тогда я об этом не думал. Картина была для меня скорее отдохновением души. Погружением в мир грезы, фантазии, роковых страстей... Из двух начал, вложенных в человека, во многих случаях темное оказывается сильнее. Об этом я стал размышлять сегодня, ибо прожитые годы становятся поводырем художника. И, наверное, в какой-то момент время становится одним из действующих лиц произведения, как в театре марионеток дергает нужные ниточки«.
УСПЕХ И КАТАСТРОФА
О фильме «Древо желания» писали много, подробно, интересно. Наша критика была щедра на похвалы и восторги. Такое признание прессой пришло к Абуладзе впервые. Картина перешагнула сначала национальные границы, а затем и международные. Успех фильма был интернациональный.
Картиной «Древо желания» восхищался современный классик Грэм Грин: «Это великий фильм».
Вот что писали в «Мадагаскар Мантэн» в 1979 году: «Картина „Древо желания“ полностью отходит от логического кино, где события механически следуют одно за другим. Фильм дает панораму жизни грузинского народа со всеми присущими ему традиционными и поэтическими чертами. Переплетение взаимоотношений большого числа персонажей вызывает в памяти произведения фламандского художника Брейгеля. Это не кинорассказ с сюжетной историей. Картина взывает к воображению, будит мечту. Превосходные съемки, отменная работа всего творческого коллектива. Фильм труден, нелегко доступен, но он может возбудить эстетическое любопытство у кинозрителей, многие из которых привыкли к „доброму старому кино наших отцов“.
Американская газета „Верайэти“, 1978 год: „Древо желания“ один из прекраснейших фильмов, поставленных в Советском Союзе за последнее время. В данном случае сюжет представляет собой историю, пронизанную символизмом, в котором показано, что мистические элементы заложены в самой земле Грузии. Жизнь и смерть, мечты и реальность, добро и зло сливаются воедино, как в шекспировской трагедии о разлученных любовниках. Богатство цветовой гаммы эпизодов и композиций иногда напоминает Пиросмани, а иногда работы фламандского живописца Брейгеля. Роланд Холлоуэй».
Итальянская газета «Темпо» (1977 год) высказывает свои суждения: «В фильме „Древо желания“ буколический аромат и крестьянский реализм грузинского кино сочетаются с лиричностью, расцвеченной аллегорией... Комедия и драма, хоровая симфония и балетное
Это песнь свежему воздуху, тональность которого колеблется между печалью и радостью, между действительностью и сновидением. Атмосфера фильма нашла великолепное выражение в снеге и солнце, в весельчаках, сумасшедших и в скорбных любовниках. Это повседневность сказки, идиллия вне времени.
В богатом и разнообразном ансамбле исполнителей незабываемо выделяется чистейший лик грузинской Джульетты, избравшей трагическую судьбу. Если пейзажи, деревья, поля в фильме напоминают Пиросмани, то исполнительница Джульетты напоминает мне меланхолических мадонн Антонелло де Мессина, Джан Луиджи Ронди».
Небезынтересно познакомиться с оценкой фильма в иранской газете «Кайхан Интернейшил»: «Иранским фильмом, созданным не в Иране, а его соседом по географии и культуре — в Советской Грузии — является „Древо желания“ режиссера Тенгиза Абуладзе. Съемки настолько великолепны и воссоздание традиционной среды столь тонко, что остается лишь вздохнуть с сожалением, что иранский кинематограф не достиг такого ритмического соединения формы и содержания. Фильм и основан на народном предании, относящемся к
Фильм сочетает лирическую тему, как-то, линию несчастных любовников вроде Лейлы и Меджнуна, духовный поиск с разнузданной комедией в стиле Боккаччо. Единственным серьезным недостатком является сведение на нет духовного элемента, что уничтожает огромные возможности, заложенные в кинематографическом языке.
Как бы то ни было, фильм приковывает внимание, образы красочны, а фабула способна зажечь культурного азиатского зрителя».
Опять можно вспомнить слова Абуладзе — «фильм обо всем и ни о чем». Восприятие зарубежного зрителя — фильм обо всем. И на все времена и народы. Каждый прочитывает свою историю.
Иранцы сожалеют, что подобный фильм не создан их национальной кинематографией. В их сознании воскресла прекрасная легенда о Лейле и Меджнуне, народные предания, отнесенные к
Итальянцы отождествляют чистоту красоты Мариты с ликом их нежных мадонн. И, конечно, для европейцев история несчастных любовников — вечная трагедия молодых веронцев по имени Ромео и Джульетта. Каждый сообразно своим национальным представлениям толковал аллегории и символы, населяющие картину. Сказ о живой воде, чудо-дереве, золотой рыбке — бродячие символы многих народов. Гроза как предвестник бед, зловещих перемен — понятие вненациональное. Странные обитатели деревни у одних вызывают в памяти живопись Брейгеля, но чаще всего — картины Пиросмани.
Временная дистанция — вещь неотвратимая. Она точно метроном отсчитывает часы, минуты, секунды, чтобы вслед за мерным перестуком включить сигнал тревоги. Некоторые предчувствовали этот сигнал, предчувствовали на расстоянии. Приближение общественного взрыва исподволь слышится сегодня в фильмах Абуладзе «Мольба» и «Древо желания». А тогда он, наконец-то, предавался славе и успеху. Его осыпали щедрыми наградами на союзных, международных фестивалях. Премьеры везде — в Москве, Ленинграде, зарубежных столицах.
И вот роковое приглашение в Ереван. На обратном пути — автомобильная катастрофа. Погиб шофер, в тяжелом состоянии Абуладзе отправлен в местную больницу.
Кризисное состояние длилось долго. Ничего нельзя было предугадать. Говорят, что первые слова, которые он, очнувшись, произнес, были: «Никогда не показывайте картины в ереванском Доме кино, — и после паузы: — Там плохая проекция...»
Тенгиза Абуладзе спасала вся Грузия. Лучшие врачи, прославленные народные лекари, необходимые лекарства. Его вытащили с того света, но выздоровление шло медленно. Силы прибывали по капелькам. Я встретилась с Тенгизом в Пицунде через несколько месяцев после катастрофы. Он поразительно изменился. И дело не в покалеченной руке, неверной походке. Глаза стали другими. Устремленными вовнутрь себя. Казалось, он знал что-то важное, главное, что другим знать было не дано. С трудом улавливался чисто житейский контакт. Его внутренняя отрешенность создавала неодолимую стену между ним и собеседником. Медленно, постепенно стали возникать тоненькие нити доверия. Он говорил:
— Я ведь вернулся с того света. Мне сейчас ничего не страшно. Не могу жить так, как жил раньше. Я должен сказать об очень важном. И обязательно скажу.
До запуска «Покаяния» оставалось четыре года.
Именно катастрофу он вспоминал, когда рассказывал о том, как возник замысел картины. Абуладзе прочитал слова Ю. Карякина, отнесенные к Федору Достоевскому: «он побывал там и вернулся оттуда, вернулся, открыв бесконечную ценность жизни, бесконечную ценность живого времени, бесконечную ценность каждой минуты, пока мы живы. И не этой ли встречей со смертью и объясняется еще, что все вопросы он ставил отныне в самой предельной остроте, как вопросы жизни и смерти... всего человечества, как вопросы неотложные? И не отсюда ли еще и его провидческий дар? Отныне и до смерти своей всякую личную судьбу он и будет рассматривать в перспективе судьбы общечеловеческой».
Абуладзе не стал комментировать эти строки.
Кваснецкая М. Тенгиз А. Путь к Покаянию // Экран и сцена. 2009. № 14.