В 58-м в Грузии был снят фильм «Чужие дети», судьба которого печальна и удивительна. Жестокий разгром, учиненный этой первой большой самостоятельной работе Тенгиза Абуладзе, кажется сегодня бессмысленной несправедливостью. Скромная, камерная картина с весьма обычным для тех лет сюжетом, который к тому же взят из жизни, а точнее из очерка в «Комсомолке», с героиней, которая, как типичный человек оттепели жертвует собственным счастьем ради чужих детей, выйдя замуж за вдовца, Нато остается с его маленькими детьми, когда он уходит к другой.

Что здесь могло заставить Сергея Герасимова трижды наносить сокрушающие удары? Сначала в докладе на расширенном заседании Художественного совета по кинематографии при Министерстве культуры, председателем которого он был, а потом еще дважды — в статьях, опубликованных в «Искусстве кино» в том же 1960 году. Сыграли ли в этом роль скрытые, не относящиеся непосредственно к фильму мотивы? Возможно. Но хотя смысл обвинений не совсем ясен, какой-то фундаментальный и опасный порок Герасимов различает в самой работе дебютанта.

Фильм талантлив, обаятелен и нравится многим, прежде всего своей редкой достоверностью. Что признает и главный обвинитель. Но для него это, скорее, отягчающее обстоятельство. Он обнаруживает, что за внешним правдоподобием прячется «худший род» кинематографической неправды — «бутафория копиизма», т.е. «такой формы искусства, где автор обращается не к самой жизни как к первоисточнику вдохновения, а к полюбившимся ему образцам — будь то первоклассные итальянские неореалистические фильмы, вполне уместные и даже прогрессивные в своей социально-политической обстановке, будь то французские фильмы так называемой „новой волны“ с их густым интеллектуально-порнографическим соусом, будь то абстрактные попытки польских экстремистов».

Н. Зоркая, единственная, кого можно, пусть с оговорками, назвать защитником фильма (остальные рецензенты как по команде кинулись в обвинители), прибегает к обычной адвокатской формуле: талантливо, но с ошибками. У нее тоже есть упрек в подражании неореализму. Она обнаруживает цитаты по тончайшим внешним приметам, проявив при этом невероятную наблюдательность: «Нет, не носили в середине 50-х годов тбилисцы такие черные майки, какую носит Дата, таким жестом не берут у нас сигарету из пачки, таких трикотажных кофточек с отложным воротничком, как у Нато, не производила наша легкая промышленность!» (!!! — В.Т.) И вывод: чужой вкус — плохой вкус. 

У Герасимова иначе: чужой вкус — чуждые идеи. Особенно его раздражает сцена, которую Зоркая считает лучшей, и она действительно великолепна, как по замыслу, так и по режиссерскому и операторскому (дебют Л. Пааташвили) исполнению. Троллейбус, в котором едет Дата, муж Нато и отец детей, — догоняет трамвай, где на заднем сидении Дата замечает Тео, свою прежнюю любовь. И та тоже его видит. Троллейбус уходит вперед, но застревает на перекрестке, и его догоняет трамвай. Влюбленные опять встречаются взглядами. Так повторяется несколько раз. Невидимая пружина то сжимается, то разжимается. Символ возникает как бы из ничего: из повторения простой мизансцены. В непреднамеренном и случайном постепенно проступает скрытая закономерность. Она не нова и по-русски, наверное, лучше всех выражена Пушкиным: «...затем, что ветру и орлу и сердцу девы — нет закона». Вот это-то и неприемлемо, тем более, что Дата не показан отъявленным подлецом. Женившись на Нато ради детей, которые первыми полюбили свою названную маму, он не смог побороть старого чувства. Этой власти чувства и нельзя допустить: «... Таким образом своим полемическим успехом фильм „Чужие дети“ как лакмусовой бумажкой обнаружил в том или другом зрителе черты духовной слабости, непонимание нового социального мира, наступающего всей силой своих завоеваний на эгоистического одиночку...»

Трояновский В. Человек оттепели / Кинематограф оттепели. Книга первая. М.: Материк, 1996