Он сидел в глубоком кресле и, похлопывая по колену свернутой в трубочку рукописью, ласково глядел на меня сквозь облачко табачного дыма.
— Не обижайтесь, голубчик, но вы чем-то напоминаете мне петуха из крыловской басни. С той лишь разницей, что у Крылова:
Навозну кучу разрывая.
Петух нашел жемчужное зерно...
— А вы, наоборот, стоите буквально на куче жемчуга и находите.
Выдержав паузу, критик откинулся на спинку кресла и блеснул очками.
— Улавливаете мою мысль?
Я улавливал, но спорить не стал. За спиной критика отсвечивали золотым тиснением корешки книг — наверху классики, пониже современные мыслители, в самом низу справочники, словари, лексиконы. Вся человеческая мудрость была аккуратно рассортирована и определена по местам. Это внушало уважение.

— Посудите сами, — продолжал критик, — вам во владение дан некий феномен, о котором другие искусства и помышлять не смеют.
Он выпустил струйку дыма и стал пристально разглядывать тающие разводы, словно в них и скрывался этот феномен.
— Оживший рисунок. Вы только вдумайтесь в сочетание этих двух слов, столь противоположных, я бы даже сказал, — столь враждебных друг другу.
Критик постепенно воодушевлялся. Он вскочил и стал шагать из угла в угол.
— Что может быть статичнее рисунка? Легче пошевелить скалу, чем линию, нарисованную на бумаге. Вы можете ее стереть, порвать, но сдвинуть с места — никогда! И вот, силой искусства, имя которому муль-ти-пли-кация, этот рисунок вдруг обретает новую форму существования. Любой, самый фантастический сюжет подвластен вашему карандашу, ничто не ограничивает вас, кроме собственного воображения!
Он остановился, чтобы раскурить потухшую трубку, и я подумал: сейчас он скажет про фонарный столб.
— Вы можете оживить абсолютно все — вот эту пепельницу, стул, радиатор парового отопления, фонарный столб, наконец!.. Боже, какой простор для художника!!! — воскликнул критик и рухнул в кресло.
Воспользовавшись паузой, я хотел напомнить о своем сценарии, которым он так небрежно помахивал в начале разговора. Угадав мои мысли, он схватил со стола рукопись.
— А что делаете вы? Забираетесь в психологические дебри, показываете мне какого-то Иван-Иваныча с его душевными муками, разыгрываете житейские драмы. Дорогой мой, поверьте: любой заурядный актер в любом захудалом театре сделает это лучше вас!
Он наклонился ко мне и заговорил проникновенно и доверительно.
— Ну, скажите мне, Бога ради, — я ведь не специалист в вашей области и сужу как простой зритель, — зачем ВАМ (он произнес это «вам» так, что я невольно вспомнил слова царя Додона, обращенные к Скопцу: «и зачем ТЕБЕ девица»), зачем вам все эти философизмы, все эти драмы? Ваша стихия — юмор, сказка, полет мечты. Почему вы лишаете свое искусство чуда, сознательно прячете от нас перо Жар-птицы?
Я попытался возразить, но он и тут упредил меня:
— Не спорю, в мультипликации все возможно. Можно и «Гамлета» показать, пожалуйста. Особенно тень отца — роскошно получится!
Он коротко хохотнул, но тут же снял улыбку.
— Только нужно ли? — вот в чем вопрос. Нет, как хотите, а я гамлетовские страсти предпочитаю видеть на сцене или в художественном фильме, там это, по крайней мере, достовернее выглядит. Проблемы? — помилуйте, кто же возражает против проблем? Но вы подайте мне их живо и легко; заставьте меня удивиться, и я скажу: да, это мультипликация! Не забывайте, что вы аниматор (он многозначительно поднял палец), в музыке это значит «весело, оживленно».
- Подумать только, — критик горестно всплеснул руками, — иметь такие возможности и не знать, что с ними делать! Вот уж поистине «embarras de richesses», как говорят французы. Трудность от изобилия.
Я молчал. Действительно «амбара». Но мой собеседник, видимо, решил добить меня окончательно своей эрудицией:
- Кстати, кто придумал вам такое название: «мультипликатор». Знаете, хотя бы, что означает это слово?
Он протянул руку к нижней полке. Не оборачиваясь, безошибочно достал нужный том энциклопедии и так же быстро нашел нужную страницу.
- «Мультипликатор — прибор для конденсации пара». Или вот, еще лучше: «Механическое устройство для размножения фотокопий». С чем вас и поздравляю!
Критик торжествующе захлопнул книгу и водворил ее на место. Аудиенцию можно было считать законченной.
- За петуха не обижайтесь, — говорил он, провожая меня до двери, — поверьте, я вам добра желаю. Признаюсь, я с большой симпатией отношусь к этим, как их называют, «мультикам». Ну-ну, только не делайте такое лицо, ведь любя называют!
На прощание он крепко пожал мне руку.

Хитрук Ф. О петухе, жемчужных зернах и прочем // Киноведческие записки. 2005. № 73.