«Сады...» легко укладываются в трилогию с двумя предыдущими картинами Иоселиани — «Утро понедельника» и «Истина в вине», в которых его мизантропия смягчена паллиативным, но эффективным соображением: жизнь, конечно, ужасна, и люди в большинстве своем омерзительны, но если с ними выпивать и закусывать, то кое-как дотерпеть до конца все-таки можно. О неминуемом конце философски настроенный Отар Иоселиани напоминает прямо в прологе «Садов...», показывая гробовую мастерскую, уставленную разнообразными изделиями на любой вкус, напоминающими присказку мастера Безенчука: «Гроб — огурчик, первый сорт!» Несмотря на богатый ассортимент, два клиента затевают ссору, претендуя на один и тот же деревянный макинтош, — у Иоселиани по части вздорности и бессмысленности человеческого поведения глаз наметанный. 
Главный герой фильма (Северин Бланше) к гробам пока не приценяется. Наоборот, его жизнь только начинается с увольнения с поста министра сельского хозяйства: в одной из первых сцен на пленэре он вручает призы каким-то победителям выставки достижений под громкое мычание многочисленных коров. ‹…›
Разделавшись в предыдущих фильмах с аристократией и с пролетариатом и уравняв их в праве сбежать от пресной повседневности, Иоселиани теперь обратился к прослойке госслужащих, которым тоже ничто человеческое не чуждо: министр в «Садах...», еще не дождавшись отставки, играет у себя в кабинете в карты, в случае чего прикрывая расклад картами географическими. Кажется, самая полезная вещь в министерском кабинете — изящной формы чесалка для спины, которая пройдет сквозным мотивом через весь фильм, как один из символов праздного времяпрепровождения. Оно видится режиссеру едва ли не самой полезной духовной практикой, спасающей от опасности идиотских механических манипуляций, которыми люди вынуждены оправдывать свою зарплату. 
Впрочем, один из самых приятных элементов в кинематографе Иоселиани — это отсутствие понятия «зарплата» в его картине мира да еще та легкость, с которой возможные финансовые затруднения выносятся за скобки: обокрали в одном месте, накормят в другом. ‹…›
Насколько преходяще заработанное благополучие, можно убедиться ближе к финалу, когда герой встречается на скамеечке в парке со своим преемником, вроде бы только что торжественно вступившим во владение просторным кабинетом, а теперь стреляющим сигареты в такой же демократично обтерханной курточке, как и у его опростившегося предшественника. Венцом свободного творчества бывшего министра вполне логично становится самогонный аппарат, выдающий чистую как слеза влагу. Ее герой уважительно подносит автору: Отар Иоселиани сыграл в своей картине про райские сады безделья вечно поддатого садовника, наигрывающего менуэты Моцарта и расписывающего стены жирафами в человеческий рост. Смотреть на это два часа, чтобы в итоге насладиться многофигурной композицией с бомжами под мостом, в которую идеально вписываются отхлебывающие из бутылок герой и автор, многим наверняка покажется скучным. Однако фильм скучен не более чем сама жизнь, прожитая Отаром Иоселиани по каким-то таким мудрым понятиям, последовательное соблюдение которых в итоге освобождает от необходимости соответствовать чьим бы то ни было ожиданиям.

Маслова Л. Праздность — сестра таланта // Коммерсантъ. 2006. 25 октября.

Наверное, министр из него (Бланше) и впрямь был неважный, раз той осенью на парижских бульварах вместе с кленом зарделся кумач, а возмущенная толпа завела ладно бы «Интернационал» — «Взвейтесь кострами»! За это его — вместе с медалями, арбалетами, статуэтками лошадок и гравюрами кабанов — попросили из кабинета. ‹…› В довершение бездомного министра облили помоями — но выросшая в проститутку подружка детства подобрала бедолагу, научила не стоять под тем опасным балконом, с которого льют гадость, помыла и спать уложила.
И так до без конца: тумаки сменяются нечаянными ласками, безвыходные ситуации — внезапными обретениями и наоборот. Носитель западного склада сознания, привыкший повсюду находить рациональное зерно, рискует заплутать в авторских намерениях и выводах, во всех этих бесконечных завязках и развязках, противопоставлениях богачей и бедняков, в семантической игре с животными, живыми людьми и тенями кинопредков ‹…›. В «Садах осенью» Отар Давидович оказался как никогда близок к работам своего любимого комедиографа Жака Тати — несуетным пантомимам, где больше хмыкают и лопочут общие фразы, чем связно разговаривают, где попавшие в кадр кипящие кофейники и драндулеты — не говоря уже о слонах, кабанах и леопардах — имеют не меньше собственного мнения, чем персонажи-люди, а люди, напротив, норовят окарикатуриться не до мультяшек даже, а до рисунков из самоучителя иностранного языка. Короче, «теперь медведь стал подобен человеку, и человек — медведю», как завещал великий Фолкнер. Нет иерархии — только горизонт, один для всех, недосягаемый навсегда. И если где и искать зерно в этой упоительной, как незапланированная попойка, картине, то во фразе одного высокопоставленного африканца: «Сегодня я министр, а завтра — кто знает?.. Следует помнить всегда: жизнь — она долгая».

Васильев А. Элегическая клоунада про то, что все пройдет — кроме жизни // Афиша. 2006. 18 октября.