— В фильмах «И стал свет», как и в «Охоте на бабочек», вы часто пользуетесь общими планами.
О. Иоселиани: Когда я осознал, что меня меньше интересуют индивидуальности, что все равны и каждый несет в себе свою тайну, стало ясно: крупный и средний план мне не нужны. Камера не может проникнуть во внутренний мир человека. Все равно, как ни старайся, это будет фальшивый стриптиз. А если человека видишь в полный рост, он становится носителем определенного знака. Узнаваемость ему сообщают и режиссура, и его собственные жесты. Этот принцип обратен тому, которому следуют режиссеры, имея перед собой, скажем, такую актрису, как Аджани. Снимая Аджани на крупном плане, они стремятся использовать ее эмоциональность, ее взрывную психику, но им никогда не распознать, что происходит у нее внутри.

— Вы приступили к «Охоте на бабочек» сразу после картины «И стал свет»?
О. И.: Нет. Чтобы постичь, что такое разрушительная сила, мне понадобилось изучить, как функционирует община для привилегированных людей. Именно в этой среде особенно видна сила этого разрушения. Сначала я подумал о советской номенклатуре. Но потом нашел прекрасный пример из времен Людовика XIV. Его властвование — отличное доказательство этой идеи, ибо он лишил людей всяких индивидуальных свойств, превратив доблестных рыцарей в придворных, облаченных в кружева и ленты. Он подчинил их своим правилам, сделав льстецами и попрошайками. И тем самым лишил целую страну самобытности, отнял у нее подлинных хозяев, людей с чувством ответственности за общее дело. Отсюда один шаг до Французской революции, породившей общество, чьи горькие плоды мы вкушаем до сих пор. Я предлагал снять костюмный фильм, но я не хотел, чтобы роль Людовика играл, как у Росселлини, актер. Я не хотел показывать лицо актера, играющего короля. Я хотел надеть на него маску или снимать со спины, но в окружении своих портретов.

— А почему фильм не состоялся?
О. И.: Для такой картины, как «Король и его подданные», требовались костюмы, кавалерия, декорации стоимостью семьдесят миллионов франков. Половину мы нашли, половину — нет. Тогда я подумал об «Охоте на бабочек», хотя понимал, что важный промежуточный этап в постижении темы приходится пропустить. После картины об Африке вырисовывалась определенная логика, побуждающая снять фильм о номенклатуре или королевском дворе. Это помогло бы найти ключ к явлению в целом. Потом уже можно было бы перейти к «Охоте на бабочек», чтобы убедиться, к чему приводит безжалостный, всепожирающий капитализм. То есть я как бы упустил одно звено.

— Хотя в картине нет самой охоты на бабочек, название прекрасно отвечает его смыслу.
О. И.: Если бы там была охота на бабочек, пришлось бы искать другое название для картины. А я хотел назвать ее именно так. В первоначальном варианте был «flash-back» о детстве Мари-Анж — с детьми, гувернантками, парком и проч. Поначалу героиня не была русской — замуж за русского выходила ее сестра. Сам не знаю, отчего сюжет претерпел изменения. Главное для меня заключалось в том, чтобы на фильм смотрели не как на портрет последних могикан из аристократии, а как на портрет последних порядочных людей этого мира.

— Образ замка — не возник ли он как своего рода наследие неснятого фильма о Версале?
О. И: Возможно. Мне нужны были два типа замков: один процветающий, а другой — находящийся в состоянии полного запустения. В одном живут порядочные люди, в другом — приспособленцы. Поначалу я хотел рассказать историю жизни двух старых дам, похожих на знакомых мне стариков. Их так мало осталось на свете, что их замечаешь сразу. Я хотел выразить им свое восхищение и уважение. Они сохранили порядочность до глубокой старости, хотя я знаю, что в мире полно омерзительных стариков. Я решил столкнуть их с непонятными им явлениями, с людьми с другой планеты, не скрывающими своих интересов и не понимающими, что ничего они не выиграют в этом мире, поскольку не умеют достойно стареть.
Вот отчего я окружил героев разными сомнительными типами — есть среди них старьевщики, нотариус, бизнесмены, охотящиеся за национальным достоянием. Затем надо было изъять из сюжета одну из дам. После того как история обрела стройность, мы сделали это за две недели.
Как только наша престарелая героиня умерла, появилась возможность собрать в доме родню, показать похороны, семейные склоки, продажу замка, прокомментировать происходящее радиосводками, которые подготовили бы неожиданный взрыв поезда. Возникла мысль показать пресловутых «свободных русских», нуворишей, диких капиталистов, прибывших на похороны. Я раздумал вводить в фильм эпизод фиктивного брака русской и французского рабочего, приехавшего в Москву на строительство гостиницы «Космос». Такие брачные союзы давали возможность уехать за границу, чтобы паразитировать там, заниматься проституцией. Я нашел хороший финал. Показал девушку, живущую в московской коммуналке со всеми ее кошмарами; девушка приезжает во Францию за нежданно свалившимся наследством и ведет себя там, как свинья. Все это увязано с визитом в поместье группы японских туристов, которым оказывают там радушный прием; это тоже люди из другого мира. В заключение звучит песенка, понятная лишь японцам, — о японском солдате в Маньчжурии, далеко от дома, который скучает по матери и сестре.

— Эпизодическая сцена в Москве снята очень реалистически по сравнению с выдуманной, воображаемой Францией.
О. И.: Самое интересное, что для русских такая Москва — уже сплошной сюрреализм. Такой Москвы уже нет. Я хотел показать старую даму, живущую в окружении фотографий в коммунальной квартире, где люди ютятся, как скоты в хлеву, постоянно наступая друг другу на пятки. Я не стремился к реализму в показе Москвы. Люди уже давно не живут так, как жили в 30-е и 40-е годы, — в квартирах, описанных Булгаковым.
Сегодня человек живет в бетонной клетке, куда он приходит, чтобы запереться в одиночестве, отрешившись от опостылевшего внешнего мира. Кстати, в Париже после войны все жили на улице, в барах, бистро. Сегодня тут тоже все изменилось. ‹…›

— Фильм «Охота на бабочек» глубоко пессимистичен по смыслу, ведь он говорит, что нет никакого выхода. Однако при этом снят он очень легко, забавно.
О. И.: Когда думаешь о будущем, трудно не испытать чувство отчаяния. Но предчувствие конца света не отменяет твоей включенности в нормальное течение жизни. Мы продолжаем действовать, работать, стараясь не мешать другим. Катастрофа в перспективе сосуществует с сегодняшней потребностью жить. Поэтому следует радоваться каждой прожитой минуте. Если в целом фильм «Охота на бабочек» может показаться печальным, то в каждой своей частице он полон жизни. Чтобы лучше подчеркнуть то, что теряешь, надо это сделать очевидным, насладиться тем, что должно исчезнуть.

Иоселиани О. Без крупных планов / Интервью корреспонденту французского журнала «Позитиф» // Искусство кино. 1993. № 4.