От самого Отара Иоселиани известно, что это старинное грузинское присловье про Бога, дрозда и нас с вами, — то ли застольное, то ли из песни, то ли на все случаи жизни, — дало название фильму «Жил певчий дрозд».
А вот что я помню, и вот на чем настаиваю.
Иоселиани — самая бесспорная фигура советского киноискусства. Во всех своих интервью Андрей Тарковский называл его первым и лучшим из коллег-соотечественников. Критики из числа наиболее авторитетных и высоколобых соревновались в искусстве отвешивать ему комплименты. В киноклубах потихоньку уходившего с исторической арены Советского Союза мечтательно
Хотя какой он Тарковскому или мне соотечественник? Потомок грузинских, что ли, князей. В середине 80-х, уже работая во Франции, рассуждал на радио BBC: «Нас, грузин, мало, всего два с половиной миллиона. Мы вымирающая нация: два с лишним миллиона Дон-Кихотов». Говорилось с таким апломбом, будто за одну только малочисленность грузинам нужно создавать особые условия, воздавая при этом почести, прощая капризы с ошибками.
(«Нет, князь, не дождетесь!»)
Когда уже в 2000-е случилось военное столкновение на
В отрочестве, задолго до того как посмотрел «Фаворитов луны», познакомивших меня с его кино и не сильно впечатливших, прочитал повесть Андрея Битова «Выбор натуры» (1973), где Иоселиани — один из главных героев.
Эта повесть, а скорее, эссе, зацепила. Битов тонкий и проницательный: многое в первых двух полнометражных картинах и разглядел, и завораживающе описал:
«В „Дрозде“ Иоселиани довёл до совершенства поиски, начатые в „Листопаде“... Герой — не жилец, слишком плотный разумный мир противостоит и вытесняет его».
Мне нравилась битовская вещь про режиссера-грузина, однако, я не мог взять в толк, почему предельного уровня комплименты отвешиваются человеку, снявшему всего-навсего две непродолжительные черно-белые ленты на скучном бытовом материале. Серая советская действительность, «люди, как мы», цветущая и поющая, но вряд ли сильно интересная Грузия, выгодно торговавшая на тульском рынке фруктами-овощами к негодованию небогатого русского населения...
Фильмы-то посмотреть было негде. А не посмотреть их после восторгов Тарковского и Битова было тем более невозможным. Прочитал поэтому комплиментарную главу про Иоселиани раз, наверное, пятнадцать и после книжку из «Библиотеки «Дружбы народов» куда-то закинул.
Однако, так и не смог выкинуть из головы регионального художника, который, получалось, в гонке за кинематографическое качество обошёл столичных, высокобюджетных, фантазийных, двухсерийных, цветных и широкоэкранных коллег-конкурентов.
Узнав о приближающемся юбилее, подумал: вот шанс разобраться с загадочным, с фактически позабытым у нас человеком и художником. В день его рождения, второй день февраля, посмотрел кино «Жил певчий дрозд» и лишний раз убедился в необходимости полной культурной ревизии.
Общее место всех критических высказываний о «Дрозде»: главный герой по имени Гия Агладзе погибает под колесами случайного автомобиля. «Даже грубостью может показаться, когда режиссер все-таки переезжает его, бегущего через улицу, засмотревшегося на девушку...» — пишет Битов.
Вот именно. Сами подобные предположения — уже грубоваты в отношении столь невесомой картины.
Фильм состоит исключительно из легких прикосновений — к герою и его окружению, к миру и ситуациям. Совсем неслучайно эта заметка следует за рецензией на картину братьев Коэн «Внутри Льюина Дэвиса», сделанную совершенно иначе и в иное время, но тоже, как из кирпичиков, построенную из слабых обстоятельств. Тут не моя прихоть, а прямо-таки режиссура высших сил.
Мастера искусств любят нажимать на чувствительные места. Боль, а точнее обозначение боли, спекуляция на боли, несчастьях и сильных обстоятельствах — это простейший способ установить эмоциональный контакт даже со зрителем взыскательным. Втереться к нему в доверие. Наварить очков.
Предельный случай боли и «самое сильное обстоятельство» — конечно, физическая смерть. Так вот, глубинный смысл «Дрозда» в том и состоит, что никакой смерти в этом «мире легких прикосновений» нет и быть не может, это противоречило бы духу и поэтике фильма.
‹…› "Жил певчий дрозд" оказался ювелирно исполненной картиной про массового городского человека. Гия Агладзе — это любой из нас, грузин, американец или русский. В финале после очередного происшествия на проезжей части часовщик запускает часовой механизм, время пошло: новый день, новые анонимные происшествия. Одно из многочисленных событий фильма — это наблюдение за городской жизнью через оптику того или иного технического устройства, от микроскопа и телескопа до кинокамеры и телевизора. Они отчуждают человека от мира. Взгляд в окуляр, в кинокамеру равен анестезии, избавляет от боли
Как это все тонко, ненавязчиво умно. И за какие же копеечные деньги, фактически без спецэффектов и профессиональных актеров!
А когда часовщик запускает свой механизм, нам в уши льются разговоры на аграрную тему: посадка картошки и персиковых деревьев, уход за растениями и сбор урожая. Снова ненавязчивый, но не дешевый прием. Сменилась формация, и время потекло по иному, и теперь им управляют не природные циклы, но механические законы. И все это без малейшего нажима, без спекуляций, без эмоционального давления, на которое кинематографисты столь горазды. ‹…›
И ведь меня показали. С математической точностью. Ну да, по первому образованию Отар Иоселиани — музыкант, по второму, незавершенному, — математик. Музыкальное училище и мехмат МГУ.
Отару Иоселиани удается в сжатой, но убедительной форме предъявить жизнь во всех ее проявлениях: от взаимоотношений с женщинами и начальством до конфликта с временем, пространством и неодушевленными предметами.
Дорогого стоит незакультуренное искусство. Особенно в наши дни, когда цитаты и аллюзии призваны доказывать широту души и образованность художника. Математик Иоселиани идет сразу к сути, показывает жизнь в формах самой жизни. Это не «проклятый натурализм», мастера которого особенно склонны к спекуляциям на эмоциях и «мощным воздействиям». И уж тем более — не притча, ибо никакого «окончательного анализа», никакого нравоучения.
Иоселиани не выше того, что показывает.
У гениального Тарковского за кадром вечно читают что-нибудь возвышенное. То стихи отца, Арсения Тарковского, то Тютчева, то прозу Лао-цзы. Выдающийся Герман в «Трудно быть богом» остановился на Пастернаке. Мальчики из хороших семей лишний раз подтвердили свой высокий образовательный ценз, намекнули на исключительный литературный вкус. А потомок грузинских князей, наоборот, делает свое великое кино из подножного мусора, из шума городской жизни, из математически выверенных серий. Нет никакой дистанции ни от презренной суеты, ни от, допустим, меня — задержавшегося в своем развитии русского плебея. Думаю, в этом проявляется подлинный аристократизм.
Иоселиани подолгу простаивал. Короткий съемочный период, потом многолетние паузы. Чем он занимался, когда не снимал? Обивал пороги инстанций, жаловался, плакался, пил горькую, дразнил советскую власть?
Почему-то уверен: Иоселиани занимался самым важным, просто жил. Человек, который умеет в своих фильмах настолько безболезненно нырять в повседневную суету и быть с нею наравне, очевидно, умеет жить и в промежутках между работами.
Кто он для меня? Кажется, тот человек, которого я всегда ощущал где-то на глубине своей души и до которого столь долго не мог достучаться. Посмотрев «Дрозда», понял, каким бы я хотел быть, и даже, каким был задуман.
В России негласно принято суетиться в режиме «пахать». Наследие крепостного права? Доказано, однако, что эта вечно навязываемая нам манера поведения непродуктивна. Герой Иоселиани суетится, не напрягаясь, в режиме «порхать». Финал-то будет тем же самым, но вкус жизни — остается на губах.
Умнейший Виктор Шкловский написал о «Дрозде»: «Это нельзя назвать самодеятельностью — это можно назвать возведением быта в искусство». Похвалил, но как-то странно. Выходит, сомнения насчет «законности» метода у наших интеллектуалов имелись и имеются?
Лично мне словечко «самодеятельность» очень нравится. Агрессивные или шибко умные отсеиваются на пороге.
Манцов И. Жил был певчий дрозд, и Господь нас благословил // Портал Культпросвет. 7.02.2014