Я даю вам слово, что ничего, ни одного кадра в моем фильме, ни в одном, нет от меня не от женщины. Я никогда не занималась копеизмом, никогда не старалась подражать мужчинам, потому что знаю прекрасно, что все попытки моих подруг, товарищей, старших и младших, подражать мужскому кино, бессмысленны, потому что это все вторично. Но я сразу же отделяю дамское кино и мужское кино, потому что нет кино женского и мужского — есть дамское и есть мужское. Так вот дамским рукоделием прекраснейшим образом занимаются и мужчины, а женщина, как половина человеческого начала, она может сказать миру, поведать о поразительных вещах. Ни один мужчина не в состоянии так интуитивно угадать некие явления в психике человека, в природе, как это сделает женщина.
***
Мне было шестнадцать лет, когда состоялся семейный совет, я кончала школу. Выяснилось: ну, Лариса немножко умеет писать, сочинять стихи, рисовать, петь — всего понемножку. И не одна из этих способностей не была столь определенной и очевидной, чтобы я могла набраться наглости, например поступать в художественный институт, в литературный. И один наш знакомый сказал: «Да, вот есть одна профессия, где все это понемножку может очень пригодиться». И я спросила, а что это за профессия? — «Кинорежиссер».
***
Я была типичным эмбрионом, и, видимо, на мне решил Александр Петрович Довженко, наш мастер, просто проследить эволюцию человечества. К сожалению, мои университеты под его руководством были очень кратковременными. Через полтора года он умер. В его лице мы столкнулись с величайшим гуманистом, наверно, вот такие были люди в эпоху Возрождения. Но самое главное, он был граждански абсолютным максималистом, и вы знаете, что прожить все свои шестьдесят лет согласно своей совести, не поступиться ничем, ни одним своим постулатом — нравственным, моральным, всегда говорить людям в глаза правду было очень трудно и не просто. Конечно, ни о какой фальши, ни о каком компромиссе, ни о каком делячестве, ремесленничестве не могло быть речи. Я не знаю, как бы я смотрела ему в глаза сейчас, потому что, когда уже сама стала самостоятельным, взрослым человеком, я почувствовала, как сложно в жизни следовать этим заветам. Ну, хорошо их провозгласить, а каково жить вот так каждый день. Потому что каждый день, каждая наша секунда подсказывает нам житейскую необходимость пойти на какой-то компромисс, славировать, ну, смолчать, ну, пойти на уступку временную, чтобы потом наверстать, казалось бы, ну, что это есть только гибкость жизни. Она требует, она заставляет нас. Не мы одни в конце концов. А выяснилось, если в жизни нам кажется, что мы можем на пять секунд схитрить, а потом свое возьмем, то в искусстве это наказывается самым необратимым образом. Нельзя снять картину вот так, ради денег. Знаете, ну, вот я так проходную сделаю картиночку. Ну, вот если сегодня уступлю, вот здесь я чего-то такое скажу, чего хотят, а здесь я этим постараюсь угодить, а здесь я вот это обойду. Здесь я полуправду скажу, а там я вообще об этом умолчу, а вот в следующем фильме я вот наверстаю. Я вот все, что хочу, по полной мере, человек творческий, как художник, как гражданин, я все скажу. Ложь. Невозможно, бессмысленно обманывать себя этой иллюзией. Один раз оступился — второй раз на ту же дорогу праведную не станешь, забудешь путь туда, потому что, как выяснилось, второй раз войти в одну и ту же реку не дано.
***
Если твоя жизнь обогащена заботой о другом человеке, ты уже оправдал свое существование, это свидетельствует о духовной жизни человека. Это богатство есть достояние не твое личное, а общественное, если ты живешь для людей. Есть вещи святые для каждого из нас, есть представления четкие о добре и о эле, о морали нашей. Есть такие качества непреходящие, как любовь к Родине. Что это такое? Ради чего мы рождаемся на этот свет, что мы привнесем в этот мир? Чем мы сделаем жизнь лучше? В конце концов мои возможности как человека — ваши возможности...
Кино (Вильнюс). 1987. № 1.
Встреча с Довженко. В этом случае мне даже не страшно произносить самые высокие слова — он наш духовный учитель.
Довженко покорял нас чистотой своих помыслов, нетерпимостью к пошлости, безвкусице, конформизму. Непостижимо, как до 60 лет он смог сохранить такой первозданный максимализм. Он не провозглашал заповедей, он просто жил так, был таким и в жизни, и в творчестве, и воспитывал нас примером своего существования. «Я не уверен, — говорил он, — что они станут режиссерами. Я бы хотел, чтобы они стали интеллигентными людьми».
Искусство для Довженко — всегда искусство и никогда ремесло. Наше эстетическое кредо вырабатывалось под его влиянием. Это он учил нас в самой глубокой трагедии искать ее очищающий смысл.
Шепитько Л. Лариса Шепитько [Интервью С. Старцева] // Комсомольская правда. 1977. 24 апреля.
Первую практику я провела на съемках «Поэмы о море». У меня была небольшая роль. Я снималась, а все остальное время ходила за учителем, как тень, — в бессменном сарафанчике, переделанном из школьной формы...Когда я только начинала работать в кино, когда снимала свой первый фильм «Зной», — рассказывала Шепитько, — это было какое — то судорожное барахтанье в воде. Более целесообразным, более логичным мое поведение на площадке стало только потом, когда мне уже не приходилось больше тратить так много сил на выполнение поставленной перед собой задачи. Меньше стало и внутренней суеты. Теперь я уже знала, что сначала надо загрести одной рукой, потом другой, а потом оттолкнуться ногами. И все же каждый раз, прежде чем войти в воду, я испытываю ужас. Страх перед первым съемочным днем, перед актерами, которые входят в павильон первый раз. Все, как и прежде. И каждое новое начало — надежда, что вот теперь этот ужас кончится. Мечтаю об этом и боюсь, что, когда это случится, я кончусь как режиссер. Потому что, оказывается, работать без постоянного трепета перед неизведанным материалом невозможно. Только беспокойство дает гарантию первичности.
Конечно, за время работы привыкаешь к съемочному процессу. Даже к тому, что целый день пытаешься понять природу своей профессии, ее законы, так что вечером тебе уже кажется, что ты наконец нащупала что — то самое главное. А утром просыпаешься: боже мой, не продвинулась ни на шаг.
Так я и существую. Тянусь, тянусь к этой недостижимой цели, а она от меня уходит, и ни свернуть с этого пути, ни выпрыгнуть из этого ритма я уже, наверное, не смогу никогда.
Цит. по: Карахан Л. Крутой путь «Восхождения» // Искусство кино. 1976. № 10.