Продолжена и линия А. Тарковского, начатая «Ивановым детством». Продолжена — на том же, «военном», материале. И тоже — режиссером «невоевавшего поколения». Лариса Шепитько ставит фильм «Крылья» с Майей Булгаковой в главной роли.
Образ вроде бы не новый: бывшая летчица, почетный гражданин города, директор, инспектор и т. д., чей портрет красуется в местном музее и чье присутствие на разных торжественных смотрах и актах считается таким же нормальным, как вынос знамени. Эта женщина по-прежнему ходит энергичной солдатской походкой и при случае лихо запевает: «Там, где пехота не пройдет...» Она марширует по коридорам ремесленного училища («директриса идет!», «атас!» — вопят воспитанники), она получает почетные грамоты и говорит о чести училища. Но чувствует, что ее собственная дочь — чужая ей, что надо переменить отношения, но как? Она не умеет... Без приглашения явилась знакомиться к дочкиному жениху, приготовилась простить их за самовольство, великодушно крикнула им свое бодрое: «ну, что же вы, молодежь, невеселые?.. Ладно уж, ставьте свои вуги-вуги!» — не видя, что гости, собравшиеся у дочери, лет тридцати-со- рока, тихие, интеллигентные люди. Все, однако, сообразив, гости подняли за ее здоровье тост и быстро разошлись, а она так ничего и не поняла: почему они не пляшут свои вуги-вуги и почему не растрогались, когда она стала им читать стихи времен своей молодости: «Любовью дорожить умейте...» Незримая пустыня расстилается перед ней, когда она весело и властно идет к этим, нынешним; с ней не спорят, ей вежливо уступают.
Она вся осталась там, в войне. Война не убила ее... Она даже не выжгла в ней душу, как выжгла у Тарковского душу маленького Ивана. Произошло нечто более обыденное: ее время прошло, и никакой силой не вернуть его. «Крылья» — картина, сделанная в мягких, лиричных тонах, продолжает тему, которой А. Тарковский положил несколько лет назад такое жесткое начало. Там война сжигала человека дотла; там трагедия отпечаталась в сознании ребенка апокалипсическими контрастами. «Я — Горе. Я — голос войны, городов головни на снегу сорок первого года» — вот поэтический аналог «Иванова детства»: А. Вознесенский.
Поэтический аналог «Крыльев» — межировское, позднее, взрослое, перегоревшее, ушедшее вглубь: «Но даже смерть в семнадцать — малость, в семнадцать лет любое зло совсем легко воспринималось... Да отложилось тяжело».
В сравнении с лентой Тарковского фильм Л. Шепитько потерял резкость завершенность, жесткость. Он размыт, незавершен. И тема здесь уже не звучит вселенски, как в «Ивановом детстве», и поворот кажется более частным. Но здесь, в «Крыльях», в этом менее резком фильме, открылась черта, которой было лишено яростное творение Тарковского.
Это — вера в неисчерпаемость человека, в то, что невозможно опустошить человека до конца, — есть и реакция на острый аналитизм начала 60-х годов, и результат накопления аналитических версий. Только в середине 60-х годов еще не ясно, какие именно формы примет этот интерес к целостной душе или, если хотите, к цельному, духовно сильному человеку. Пока что кинематограф идет как бы по инерции: острая аналитика, стилистическая контрастность версий, но и — дробность проблем, относительная непоследовательность стилистики. Анализ дробится и ширится. Но в этом дробном и широком фронте обозначается, нащупывается новая система средств и оценок. Анализ проблем медленно превращается в анализ души. Становится возможным мгновенный, почти экспериментальный анализ лирической ситуации, банальный, лирический сюжет вычленяется из событийного ряда, берется как бы в чистом виде; лиризм выпутывается из повседневности, подобно тому, как киноязык выпутывается из моря фраз; звук попросту отключают; чувства должны осуществиться сами по себе, помимо внешней логики.
Аннинский Л. Зеркало экрана. Минск: Вышэйшая школа. 1977.