Антон Долин: В словаре российского кино с 1986 по 2000 годы вашим именем называют целую эпоху, начавшуюся со дня, когда вы возглавили Союз кинематографистов.

Элем Климов: ‹…› статью читал, а самого словаря у меня нет. Устраивали презентацию, я там выступал, меня хорошо принимали. Когда я сошел со сцены, мне преподнесли три тома этого словаря, а у меня как раз был приступ позвоночника — я еле на сцену поднялся. Я в детстве на Волге не так вошел в воду с десятиметровой вышки, повредил позвоночник, потом еще играл в баскетбол все время — это компрессионные сжатия, прыжки, удары о землю... в общем, добавил себе еще. Вася Шукшин, когда мы вдвоем в свое время были в Югославии и меня прихватило, на себе таскал меня с утра — я встать с койки не мог, а по всей стране надо было ездить. А вечером, как правило, я его на себе в гостиницу нес, он любил это дело. Короче говоря, я понял, что, если потащу эти три тома домой, даже если подниму, ничем хорошим это не кончится. Так они там и остались. Потом мне уже прислали перепечатку этой статьи, мне очень понравилось. Общественная деятельность — я уже сказал, что это главная ошибка моей жизни. Хотя по тем временам я не мог иначе поступить. Измочалили тогда уже нас всех, довело до судорог это Госкино гребаное.

Не в нем, конечно, дело было, а в организации, которая повыше. Как-то тогда я это счел своим долгом — не отказываться от должности, хотя, честно говоря, не сильно представлял, что меня там ждет. Даже больше меня волновало, как покончить с этим идеологическим террором, который касался отнюдь не только меня: столько человек тогда пострадало, столько биографий прекратили напрочь — ребят, которые окончили ВГИК и просто исчезли!

Потом, когда я в Союзе начал работать, первым делом мы с моей командой устроили под предводительством Андрея Плахова конфликтную комиссию и стали снимать с полки всю запрещенную продукцию. Выяснилось, что довольно много их там было, причем не только достойных, но и не очень хороших, даже плохих. Но люди их сделали, и есть такое понятие — фильмография! Сам сделал, теперь отвечай. Сколько они там фильмов пересмотрели... И все вернули к жизни. Это было первое и главное деяние. А потом пошли всякие страсти, новая модель кинематографа, столько на это угрохали сил и времени. С другой стороны, сейчас приходишь в Союз, иногда заглядываешь, и понимаешь: здесь Мертвый дом. Все, ничего нет. Даже и поговаривают — зачем нам такой Союз?

А.Д.: Вот и киноакадемию придумали, чтобы она в каких-то отношениях выполняла функции Союза...

Э.К.: Какая академия, смешно! Мне тоже предлагали стать ее членом, я ответил — нет ребята, без нас.

А.Д.: Однако же вы являетесь единственным российским членом американской киноакадемии «Оскар»...

Э.К.: Американцы сами меня избрали членом академии, я побывал у них в Лос-Анджелесе, и они попросили, чтобы я возглавил комитет, который в России выставляет фильмы на «Оскара» — раньше это Госкино делало. А потом начали присылать эти кассеты, и там столько барахла! Когда я знал, что что-то интересное есть, смотрел, а ведь должен был вообще все смотреть, как-то реагировать, свое мнение им отсылать. И еще взносы платить немалые — у меня и денег не было таких. Не в деньгах, конечно, дело. Я там числюсь по сей день, но присылать кассеты, слава Богу, перестали.

А.Д.: А русские фильмы вы все смотрите, которые претендуют на выдвижение на «Оскара», — их вы подряд все смотрите?

Э.К.: Почти все: что-то на кассете, что-то по телевизору. Как-то «Кукушка» мне показалась самой достойной. Но в комитете, который сейчас действует, сидят два брата Михалкова, один возглавляет комитет, другой выдвигает свою картину, они голосуют...

А.Д.: Это, кстати, актуальная фестивальная тенденция — лучший фильм фестиваля, что в Венеции, что в Каннах, не получает никакого приза.

Э.К.: Я был один раз в жюри Каннского фестиваля и обыграл тогда Ива Монтана, который был председателем. Хотели дать совсем не тому фильму — не будем в это вникать, — но получил в итоге «Золотую пальмовую ветвь» фильм французский «Под солнцем сатаны» Мориса Пиала. Был большой скандал. Монтан потом никак не мог мне простить, что я его обыграл, и дал какому-то изданию интервью с названием «Под красным солнцем Горбачева». А я-то во многом поехал в жюри из-за «Покаяния», которое тогда получило Гран-при.

А.Д.: Вас вообще называют «Горбачевым русского кинематографа» — как человека, который многое реформировал, но получил за это больше порицаний, чем благодарностей.

Э.К.: Горбачев сам как-то, выступая в общественной приемной «Общей газеты», увидел меня со сцены и сказал: «Вот он, главный перестройщик». Действительно, я много сил на это потратил, и во многом не зря.

В кино было тогда что-то невыносимое, невозможно было существовать. К примеру, если ты отказываешься что-то в фильме изменить, назначают срок, когда на парткоме «Мосфильма» тебя будут исключать из партии. Придумали даже такую должность, «режиссер по спасению фильма».

Не согласен я с замечаниями — отдают фильм другому. Творили что хотели. Фильмы лежат, снимать не дают. Я бы снял в три раза больше фильмов, если бы не это. Взять «Агонию» — она восемь лет не могла начаться, а когда я ее сделал, еще на десять лет ее упокоили. Любое произведение должно возникать в свое время. По тем временам это был взрыв атомной бомбы, я видел, что творилось с людьми: в Эстонии ломали двери, били стекла. Когда «Агония» вышла на экраны, уже при Горбачеве, время стало другое. Дорого яичко к Христову дню.

А.Д.: Однако не только ваши поздние — «проблемные» — фильмы встречали противодействие, но и ранние, вроде бы невинные комедии?

Э.К.: Когда я сделал «Похождения зубного врача», его с трудом приняли, дали третью категорию (то есть, я без денег был, а жить тогда не на что было) и для проформы выпустили в двух кинотеатрах: в «Фитиле» и где-то на окраине Москвы. Только он пошел в «Фитиле», стали приезжать какие-то иностранные машины, дипломаты или пресса, и мгновенно его сняли. Потом начался фестиваль московский, и все спрашивали: где фильм, а им отвечали — «Мы не знаем». — «А вы нам покажите, где?» — «А у нас зала нет». Они тогда вычислили где, доехали на троллейбусах, столько тогда статей появилось...

То же самое с «Прощанием» было. Сценарий к «Похождениям зубного врача» Александр Володин написал. Он, в общем, театральный был драматург, и когда его начали терзать по поводу театра — запрещать, исправлять, — он психанул и министру культуры РСФСР послал свою авторучку и записку: «Пишите сами». А сценарий его вот как мне в руки попал. Михаил Ильич Ромм посмотрел на «Мосфильме» «Добро пожаловать...», и так ему понравилось (хотя он меня на курс свой не принял), что он сказал: «Есть у меня сценарий такого драматурга. Володина, очень интересный, но это не мое, а твое». Так и произошло это.

А.Д.: Ваше творчество сейчас все воспринимают ретроспективно — после «Иди и смотри» вы ничего не снимали вот уже восемнадцать лет. У вас не возникает желания вернуться в кино?

Э.К.: Когда «Иди и смотри» кончилось, у меня возникло ощущение — очевидно, ложное, — что я себя избыл, что я уже сделал во всех жанрах фильмы и что мне теперь интересно сделать невозможное. Я вспомнил фразу Андрея Платонова из письма к жене: «Невозможное — это невеста человечества, к невозможному летят наши души». Я затеял было делать фильм о Сталине. Поехали мы с братом за город, работали, прочли массу всего. И я этим персонажем отравился, понял, что если буду со всем этим дерьмом иметь дело, расследовать эту «психологию»... не хочу. Решил тогда вернуться к «Мастеру и Маргарите», возник у меня совершенно странный, ни на что не похожий сценарий. Люди его читали и чуть сознание не теряли — как это можно сделать? Сейчас бы я там многое поправил, конечно, но так всегда по прошествии времени происходит. По тем временам все балдели. Если бы тогда я нашел деньги... Здесь я и не пытался их найти, картина очень дорогая и сложная по производству и комбинированным съемкам. В Европе кризис случился экономический, деньги я не добыл. Так в результате это заглохло, а если бы удалось, был бы самый мой интересный фильм. Вернуться к этому в принципе можно было бы, но уже сложно. Дважды в одну и ту же реку не войдешь. Поэтому пишу стихи, написал очень много — никогда раньше в жизни не писал!

А начал лет семь назад, и так поперло — спать не мог. Откуда они взялись? Сын мой эти бумажечки собрал, понес на журфак, а там сказали: «О, так твой отец — панк!» От себя не уйдешь, если в тебе что-то происходит, оно находит форму выражения.

Не стало кино — появились стихи.

А.Д.: А в кино не хотите вернуться?

Э.К.: Пытался сейчас вернуться, но с другим сценарием — «Преображение», история богатого немца, который здесь преображается в русского. «Бесов» собирался делать.

Но это не так просто. Еще собирался я делать про Ивана-дурака — давний был замысел, «Вымыслы. Подлинная жизнь Ивана-дурака». Я уже натуру выбирал, актеров выбирал, по провинции ездил. Тут меня встречает Ермаш (Филипп Ермаш, на тот момент глава Госкино СССР. — Газета) и говорит: «Меня назначили министром, и будет год-полтора, когда будет все позволено, так что давай рисковать по-крупному». Тогда и возникла «Агония», а он потом прислал на «Мосфильм» своего помощника, гонца, который выяснял, кто запустил этот проект.

Проект про Сталина я тоже решил не делать, а мне деньги предлагали на студии Universal. Я там познакомился с очень симпатичным продюсером, он мне подарил портрет — подлинное лицо Христа с Туринской плащаницы, а я ему прислал потом деревянное яйцо расписное, немыслимой красоты. Он меня как раз уговаривал: «Нет, “Мастера и Маргариту” в Америке не поймут, у нас в основном коммерческое кино. Давайте лучше про Сталина, Universal дает сто миллионов долларов на это — пусть даже телефильм». А я ему сказал, что уже раздумал.

А.Д.: Бергман двадцать лет назад ушел из кино, а продолжает все же работать — вот снял новую картину. А ему на днях 85 лет исполняется.

Э.К.: Вопрос, захочу ли я в кино вернуться. Что-то варится в голове, закипает вода — потом остывает. Может, закипит как следует... Сил хватает вроде, ходить могу. Кстати, о Бергмане. Я встречался с его оператором Свеном Нюквистом, и он мне передал, что когда Бергман посмотрел «Иди и смотри», то вышел из зала и сказал: «Если бы была Нобелевская премия по кино, я бы выставил этот фильм». А Куросава, когда смотрел на «Мосфильме» «Агонию», которая тогда уже была под запретом, встал в конце и пять минут — по часам — аплодировал. Он потом на «Иди и смотри» рецензию написал, мне говорили, что очень хорошую, но я не читал: она на японском.

Климов Э. Последнее интервью [Интервью Антона Долина] // Газета. 2003. 28 октября.