Натурные съемки: Москва. День

Над городом нависло тяжелое темное небо. Тротуары полны людей, никто не улыбается, видно только, как они толкаются, проходя друг против друга. На краю тротуара как бастион возвышается какая-то старуха с метлой в руках. Старуха внимательно разглядывает прохожих. А ветер дует и сильно и как бы заигрывая. Вот на момент он поднял юбку у проходившей мимо молодой женщины, подняв ее подол, и без того несколько ... завышенный, так, что видны верхние кромки чулок. Женщина спешит одернуть юбку, оправляет ее рукой для верности. Но Старуха уже заметила эту вольность.

СТАРУХА

Ну-ка ты, девушка, да-да, ты. Шлюха, бесстыдница молодая.

Неужели у тебя чувства стыда нет вовсе? Неужели не знаешь, что прилично, а что нет? Нет, вы, товарищи, только посмотрите на эту шлюху. Да она ж почти голая. Наверное, настоящая потаскуха. Вот ужо ветер-то надует тебе между ног, вишь как оделась-то. Вот и поделом будет.

Молодая женщина на минуту останавливается, замирает, пораженная суровостью предполагаемого наказания и силой, с которой старуха говорит это. А потом быстро-быстро уходит. Толпа хихикает ей вдогонку. Мужчина кричит ей вслед.

МУЖЧИНА:

Такая какого-нибудь котика найдет коленки ей погреть.

Остановившаяся было на минутку толпа идет дальше. Перед Старухой проходят новые люди, и она все так же придирчиво их осматривает. Порыв ветра срывает шляпу с головы проходящего мужчины и швыряет ее в канаву с грязной водой, прямо у ног Старухи. Старухе протыкает ее метлой.

СТАРУХА:

Это чья шляпа? Почему она очутилась в канаве?

По какому-такому распоряжению она здесь?

Человек минуту стоит молча, прикрывая рукой голову, потом резко наклоняется, подхватывает шляпу и спешит удалиться. Камера следует за ним, но скоро теряет его из виду, он растворяется в толпе, а камера переходит на большой — в полный разворот — газетный лист.

Ветер несет ее по тротуару, шелестят страницы, перевертываются от ветра страницы, одна улетела вдаль, ветер несет ее через улицу, на противоположную сторону, мимо домов, камера видит огромный, высотой в пять этажей дома — портрет Сталина, ветер несет газету дальше, и она как бы обертывается вокруг простертой руки Ленина на памятнике в парке. Парк только-только начинает зеленеть, только распускаются почки на деревьях. Газета остановилась и мы наконец можем прочитать ее название «ПРАВДА» и крупный заголовок: «На судебном заседании в Москве разоблачен крупный заговор».

ПЕРЕХОД НА

Натура, Патриаршие пруды, День.

Камера следует за рукой Ленина, рука простерта в сторону порка /сквера/ и останавливается на скамейке на бульваре. Двое мужчин на скамейке поглощены оживленным разговором. Старший из них — БЕРЛИОЗ — маленький кругленький и лысый как мячик. Усы над верхней губой напоминают гусеницу. Они шевелятся, когда он говорит. В руке он держит изящную шляпу, смахивая с нее левой рукой невидимые пылинки. Второй мужчина, ИВАН БЕЗДОМНЫЙ — намного моложе. И одет он куда с меньшей тщательностью. Он высокий, широкоплечий, обут в парусиновые туфли.

На нем помятые брюки, кожаная кепка как-то лихо сидит почти на макушке. Из-под нее выбиваются курчавые рыжие волосы, ИВАН яростно жестикулирует, но закончить предложение ему так и не удается, потому что БЕРЛИОЗ все время прерывает его, говорит быстро, напористо.

БЕРЛИОЗ:

И конечно, это твоя основная ошибка, дорогой Иван.

Твоя главная ошибка в том, что даже на минуту нельзя допускать мысли о том, что он жил, что такое лицо существовало. По твоей версии Ииисус Христос жалкое презренное существо, со всевозможными грехами. И все же, на мой взгляд, твоей ошибкой, ошибкой в твоей поэме я считаю, что ты с самого начала не говоришь четко и ясно, что Иисус Христос — это миф, выдумка, сфабрикованная лакеями правящих классов, чтобы держать в повиновении, чтобы отвлечь трудящихся от их классовых забот, классовых интересов.

Другими словами, это опиум для народа...

ИВАН:

Да, конечно, товарищ старший редактор, но не кажется ли вам...?

БЕРЛИОЗ:

Нет, нет, абсолютно исключается, ничего не кажется. В мире существует не один миф, в форме примитивной религии, что чистая непорочная дева приносит в этот мир бога, так называемого бога, и христиане, не отличаясь особой оригинальностью, изобрели своего Христа старым проверенным способом.

Его не было, не было. И именно это и нужно подчеркнуть в твоей поэме. Здесь-то у тебя полный провал, здесь она начинает катиться в преисподнюю, если мне можно употребить это старомодное выражение.

Неожиданно тень страха пробежала по лицу Редактора. Глаза его, устремленные вдаль, останавливаются на какой-то точке на полпути между скамейкой и бесконечностью. Но когда ИВАН, а с ним и камера, переводят туда взгляд, там никого нет.

БЕРЛИОЗ:

Мой дорогой юный друг Иван Николаевич. Что там происходит?

Голова БЕРЛИОЗА резко откидывается назад. Из руки его выпадает шляпа. Но он, кажется, этого не замечает. В нескольких шагах от них, чуть приподнявшись над землей, как раз в том самом месте, которое ИВАН только что оглядел, но так ничего и не заметил, так вот, там вращается, висит в воздухе прозрачная фигура высокого худого мужчины. Это КОРОВЬЕВ. На нем котелок, как у Шерлока Холмса и плохо сочетающаяся с котелком одежда, как будто бы выбрана случайно, к тому же ему вся одежда явно мала. Полосатые брюки кончаются гораздо выше носков. Пиджак в клеточку доходит чуть ниже талии. Человек не стар, но он сильно сутулится, как будто привык к компании только очень невысоких людей. Он ухмыляется и кланяется БЕРЛИОЗУ, чуть касаясь края шляпы в знак приветствия. Берлиоз моргает, трясет головой, и дергается на своем месте, снова поднимает взгляд, но теперь там никого не видно. Потом ему явно видны две фигуры, парящие в воздухе, вторая — это огромный, пяти футов в высоту черный кот /БЕГЕМОТ/. Он держится прямо, стоя на задних лапах, одет в длинные шорты до колен /Бермуды/ и на его голове шляпа панама с прорезанными для ушей отверстиями. Кот с видимым удовольствие курит сигару. Он наклоняется вперед и заговорщически подмигивая, шепчет «Гавана!» БЕРЛИОЗ снова моргнул, и пара растворилась в воздухе.

БЕРЛИОЗ /негромко/

Иисус Христос...

ИВАН:

Да, я в этом с вами согласен, товарищ старший редактор, и конечно, я только буду счастлив изменить поэму, как вы предлагаете, раз вы считаете, что это будет лучше, если только могли бы подумать включить ее в...

БЕРЛИОЗ:

Вы видели?

ИВАН:

Что?

БЕРЛИОЗ: /указывая пальцем/

Вон это.

ИВАН:

Ну, конечно, если товарищ старший редактор только бы согласился сам поработать над тем, что он предлагает необходимым...

БЕРЛИОЗ внимательно рассматривает лицо Ивана какое-то мгновение, затем вздрагивает, его даже как будто бы передернуло. Потом он снова начинает сдувать со шляпы какие-то несуществующие пылинки. Тыльной стороной руки смахивает какие-то крошки с котелка.

БЕРЛИОЗ:

Ничего, да вы их все равно не знаете. Просто... так старые товарищи, большевики, которых я раньше знавал хорошо.

Так, о чем это мы говорили? Ах, да, об Иисусе Христе. Это просто миф, выдумки, просто заговор, чтобы отвлечь пролетариат, надуть его. Все основывается на детской болтовне о непорочном зачатии. Видите ли, мой юный друг, вы написали очень миленькую, умненькую сатиру о таком рождении. Вы только забыли упомянуть, что таких рождений... таких сыновей Бога в истории было уже много еще до Христа, до того, как появился миф о Христе, Финикийский Адонис, фригийский Аттис, персидский Митрас...

Все конечно, выдумки и глупости, включая вашего Христа...

БЕРЛИОЗ поднимает глаза в раздражении, он обеспокоен подходящим незнакомцем в черном берете /ВОЛАНД/

ВОЛАНД

Простите меня, великодушно, что позволю себе прервать вас, но тема вашей ученой дискуссии столь близка моему сердцу, что я не могу удержаться от искушения...

Незнакомец снимает свой берет и слегка наклоняется вперед. Внешне он чем-то напоминает француза средних лет. БЕРЛИОЗ и ИВАН смотрят на него с подозрительностью и досадой, за то, что он помешал их беседе. Они поднимаются со своих мест и чуть наклонив голову как бы внешне исполняют некий ритуал протокольной вежливости. Затем снова садятся.

ВОЛАНД

Могу ли я присесть с вами?

ВОЛАНД ставит свой зонтик между двумя мужчинами, как бы раздвигая место между ними: конец зонтика прочно упирается в землю. Мужчины двигаются в разные стороны, давая ему место посредине.

ВОЛАНД:

Итак, если я не ошибаюсь, вы только что объясняли, почему Иисус Христос просто не мог жить на свете. Не так ли?

БЕРЛИОЗ:

Верно. Я именно это и сказал.

ВОЛАНД /повернувшись к Ивану/:

Ага. И вы согласны со своим редактором?

ИВАН:

На сто процентов! На тысячу процентов! Абсолютно и безоговорочно!

ВОЛАНД:

Поразительно! Сигарету?

ВОЛАНД достает тяжелый золотой портсигар внушительных размеров, выложенный треугольным рисунком из бриллиантов на внутренней стороне крышки. Он предлагает сигарету по очереди каждому из мужчин, БЕРЛИОЗ резко отказывается, а ИВАН робко принимает предложение и берет одну. А ВОЛАНД быстро ее прикуривает и передает ИВАНУ. Пламя как будто появилось прямо у него из пальцев, никакого прибора в руках не видно.

ВОЛАНД: /зажигая сигарету для ИВАНА/:

Простите, что я так прямолинеен, но верно ли мое предположение, что вы тоже не верите в Бога? Я обещаю никому не говорить. Я даю вам честное слово...

БЕРЛИОЗ/объясняет как слабоумному/:

Верно вы поняли, ни один из нас в бога не верит.

ВОЛАНД /шепотом/:

Так вы ... атеисты?

БЕРЛИОЗ:

Верно. Но вам нет нужды говорить это шопотом. При социализме мы открыто провозглашаем наше неверие. Мы несем его гордо, как знамя.

ВОЛАНД:

Как восхитительно!

/Оглядывается вокруг, улыбается/

Это вы называете «социализмом»?

БЕРЛИОЗ:

Да, более того, тут нет ничего восхитительного, ни в социализме, ни в атеизме в нашей стране.

ИВАН:

Я бы так не сказал.

БЕРЛИОЗ:

Кроме кучки контр-революционеров, кулаков и может быть безнадежно отсталых крестьян, все мы в нашем новом советском государстве уже давно перестали верить во все эти детские сказочки о Христе, Иегове, Аллахе и о всяком, кого там зовут Богом.

ВОЛАНД:

Стало быть вы и в Дьявола не верите? В черта? В Сатану? В Мефистофеля? Ну конечно же нет, Вы же просвещенные! Позвольте мне представиться... Но прежде я хотел бы вас поблагодарить от всей души.

ИВАН /отпрянув/:

За что вы нас благодарите?

ВОЛАНД:

За ценную информацию, которая мне, как путешественнику, может очень пригодиться, оказаться даже бесценной, Да, но я все еще не представился. Вы наверное уже думаете, что это за варвар такой с вами разговаривает.

ВОЛАНД

кланяется и вручает свою визитную карточку БЕРЛИОЗУ, ИВАН выгнув шею пытается прочесть, что там написано.

ВОЛАНД:

Профессор ВОЛАНД, специалист по черной магии, магистр философских наук, кандидат наук, доктор наук,

БЕРЛИОЗ:

Михаил Александрович БЕРЛИОЗ, Председатель Московского Совета литературных редакторов, доктор филологии.

Двое мужчин пожимают руки с некоторой торжественностью,

ИВАН /протягивая свою руку тоже/:

Иван Бездомный, гражданин СССР, член КПСС, поэт.

ВОЛАНД:

Инженер человеческих душ...

ИВАН /вспыхнув от гордости/:

Да, это слова товарища Сталина, да.

ВОЛАНД: Значит, это у нас с вами общее.

БЕРЛИОЗ:

Вы немец, профессор ВОЛАНД?

ВОЛАНД:

Как вы наблюдательны! Да, можно сказать, что я немец. Или скоро буду немцем...

ИВАН:

Вы историк?

ВОЛАНД:

Да, пожалуй, в некотором роде я историк. Конечно, если учесть, что моя история — это будущее, а не прошлое. Сегодня вечером, кстати, произойдет историческое событие определенной значимости, прямо здесь, на Патриарших прудах, прямо у вас на глазах... Я потом несколько подробнее расскажу вам об этом. А пока что, мне кажется, было бы справедливо, весьма порядочно даже, в создавшейся ситуации вам сообщить...

дает знак, чтобы они придвинулись поближе и шопотом сообщает

...что Иисус Христос существовал.

БЕРЛИОЗ:

При всем моем уважении к ученому миру Германии, у нас на это существует другая точка зрения, мы имеем другое мнение.

ВОЛАНД: /грустно/

Буме считать, что это только мнение. Но ведь он все равно существовал, несмотря на ваше другое мнение, что бы там все ни думали... о нем...

БЕРЛИОЗ:

Как ученый, я должен иметь доказательства,

ВОЛАНД:

Нет никакой необходимости в доказательствах. Либо да, либо все мы, все это и есть доказательство. Я тому доказательство. Если бы вы только не были так слепы, чтобы увидеть это доказательство, /трясет головой/

Именно это я и сказал Канту. Нет смысла в ваших пяти, шести или семи доказательствах. Забудьте о них. Слушайте. Это, в сущности, очень простая история. Рано утром четырнадцатого дня весеннего месяца Нисана я, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, одетый в белый плащ на алой подкладке прошел своей шаркающей походкой кавалериста и пошел по Главной аркаде, соединяющей оба крыла Дворца Ирода Великого.

ПЕРЕХОД НА:

НАТУРА: Аркада в Иудее, день.

Резкий свет отражается от мраморного пола и белых колонн имперских покоев Пилата в дворцовой аркаде. Понтий Пилат, высокий, благородный мужчина лет сорока пяти, который похож на расстроенного чем-то Роберта Янга. Сейчас его мучает приступ жестокой мигрени ‹…›.

[1990 г.]

Климов Э, Климов Г. Мастер и Маргарита. Литературный сценарий фильма Э. Г. Климова // РГАЛИ. Ф. № 3095. Оп. № 1. Дело № 75. Л. 1-7.