Новое правление голосует единогласно. Еще в кулуарах съезда ходили упорные слухи о том, что избрание Элема Климова инициировано Филиппом Ермашом, «поддержано» в ЦК и согласовано с главным идеологом страны, ближайшим сподвижником генсека, Александром Яковлевым. Это дало повод злым языкам говорить о «режиссуре Кремля» и «санкционированном бунте», а также трактовать избрание нового Первого с новым секретариатом как обычную смену номенклатуры по хорошо известному сценарию.
В сложившейся ситуации ни одна кандидатура не могла получить всеобщего одобрения, однако фигуру Климова со всеми оговорками можно счесть компромиссной. «Консерваторы», выбиравшие из многих зол, посчитали его избрание злом наименьшим: во-первых, будучи сыном крупного партийного чиновника, он (как и Глеб Панфилов) неосознанно воспринимался ими как «социально близкий», что никем не формулировалось, но всеми подразумевалось; во-вторых, в отличие от Сергея Параджанова или Киры Муратовой, он принадлежал к типу «человека общественного», то есть того, кто даже и вступая в оппозицию к системе, все же ощущает себя внутри ее, а не вне.
Еще больше оснований расценить результаты выборов как свою безоговорочную победу у «либералов»: энергетичные, талантливые, нисколько не похожие друг на друга фильмы Климова, все как один отмеченные «печатью формализма» и идеологической неблагонадежности, почти всегда вызывали официальное неудовольствие и по разным причинам с трудом проходили через рогатки цензуры.
Впрочем, еще до официальной перестройки режиссер пережил неожиданные и крутые перемены в своей частной биографии: в 1982 г. с «полки» сняли его «Агонию», а в 1985 г. появление «эстетически чуждого» фильма «Иди и смотри» было обставлено властью с такой помпой, какой прежде удостаивались лишь фильмы сановных классиков соцреализма. В этой неоднозначной ситуации у Ермаша были и вправду, что называется, основания для надежд на относительную лояльность нового кинематографического избранника к «руководящей линии».
В своей «тронной» речи, которая одновременно станет и его первым публичным выступлением, Климовзаявит о своем искреннем намерении не допускать конфронтации. Однако тут же ясно даст понять, что у его готовности идти на компромисс есть четкие границы, преступать которые он нисколько не намерен. Далее изложит программу действий (и в дальнейшем будет следовать ей упорно и строго по пунктам), обозначив стратегически важные «объекты» и проблемы, требующие немедленного вмешательства СК: «полка», цензура, авторское право, ВГИК.
16 мая Климов предъявит зав. Отделом культуры ЦК Юрию Воронову список кандидатов в состав секретариата правления. В этот же день состоятся его выборы и первое, уже закрытое заседание. Состав секретариата будет обновлен более чем на 60 %.
Аркус Л. [15. 05. 1986. Первый Пленум правления Союза кинематографистов. Первым секретарем СК избран Элем Климов] / Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. 4. СПб.: Сеанс, 2001.
Возвратясь домой после завершения Пятого съезда, Элем Климов жирным черным фломастером вывел на листке отрывного календаря: «Сегодня я попал под поезд». Выше стояла дата: 16 мая 1986 года. За несколько часов до этого пленум избранного съездом правления Союза кинематографистов сделал Элема Климова — по предложению члена Политбюро Александра Яковлева — своим первым секретарем.
От этой странной записи, впервые предаваемой огласке, слегка пробирает мороз по коже. Тогда она могла быть воспринята как эксцентрический вольт озорника-абсурдиста, поставившего «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Сегодня она видится его страшноватым предчувствием собственной участи. Такой неслыханный выброс энергии надежд, такая боевая солидарность поколения, которому надоело торчать в передней и, чертыхаясь шепотом, ждать, когда маститые не из барской милости, а по справедливости, что называется, по факту признают художническое полноправие сорокалетних-пятидесятилетних — и вдруг дружно избранный лидер, одаренный, как многим известно, феноменальной интуицией, провидит: я попал под поезд.
Оставаясь в поле «путейной» образности, следует вспомнить, что и до мая восемьдесят шестого года рельсы перерезали жизнь Климова по крайней мере дважды. По живому и без наркоза.
Первый раз — когда в середине семидесятых упрятали на «полку» «Агонию», лишив при этом de facto права на профессию, неистово им тогда любимую профессию. Второй раз — когда в автомобильной катастрофе погибла его жена Лариса Шепитько. Смерть, которую она приняла вместе со своими товарищами по съемочной группе, обожгла апокалиптическим ужасом. Из траурного анабиоза вышел совсем другой человек и другой художник.
Потрясшая его трагедия пробудила в Климове неодолимое влечение к запредельности, к потусторонним пространствам. Он ощутил околдованность бездной. Впрочем, при внимательном рассмотрении бездны и бездночки обнаруживаются и в ранних картинах Элема Климова — и в «Добро пожаловать...», и в «Похождениях зубного врача», и в «Спорт, спорт, спорт», и, само собой разумеется, в «Агонии». В «Ларисе», «Прощании», «Иди и смотри» они разверзлись воочию. Этот ряд должны были продолжить два так и не осуществленных гиперпроекта — экранизации «Бесов» и «Мастера и Маргариты».
Еще двенадцать-пятнадцать лет назад считалось бесспорным утверждение, будто сделанное Климовым в кино разламывается надвое, и его ранние фильмы не имеют ничего общего с поздними. Первые, предшествовавшие «Агонии», снимал веселый остронаблюдательный человек, подмечающий абсурд и бессмыслицу текущей жизни. Напротив, в «Агонии», «Прощании», «Иди и смотри» прошлое эпически укрупнено (реалии современного по конфликту «Прощания» архаизованы отчасти постановщиком, отчасти самой действительностью). Согласно этой версии, рубежной для него стала незаконченная документальная картина его учителя Михаила Ромма «И все-таки я верю...», доведенная до экрана Климовым совместно с Марленом Хуциевым.
Сегодня, когда режиссерская биография Элема Климова, по-видимому, завершена, можно с достаточной определенностью утверждать, что его глубоко индивидуальное творчество абсолютно едино, хотя и отмечено стремительным внутренним развитием. Работая в кинематографе, официально ориентированном на фальшь и ложь, он всегда любил и чувствовал хронику, документальную съемку, но сам не хотел делать «прямое кино»: жизнь интересовала его в своих крайних проявлениях, на изломах. То канунами, то финалами.
Его творческие импульсы, характер впечатлительности, богатство специфической экспрессивности — все это могло воплотиться в создания художника-мистика, причем не обязательно ортодоксально христианской ориентации. Но поскольку в стране улыбчивых безбожников о таком и помыслить никто не смел, эта ниша в нашем кино как пустовала, так и продолжает пустовать.
Увы, в мае восемьдесят шестого года кончился режиссерский путь Элема Климова и началась дорога общественника — общественника романтического склада, взвалившего на себя каторжный труд прежде всего по оздоровлению и приведению к санитарным нормам атмосферы в кинематографической среде, а в качестве стратегической цели избравшего переустройство отрасли в целом.
Начали революционеры с роковых для России взаимоотношений художника и власти. Возможно, это произошло не вполне осознанно, но тем не менее климовскому секретариату удалось вывести художника из состояния подчиненности власти. Его, художника, вырвали из когтей цензуры, приучили действовать по формуле, выдвинутой в свое время польской «Солидарностью»: «Ничего о/для нас без нас».
В сущности, кинематографисты и сейчас действуют с таким самоощущением. Спустя полтора десятилетия Киносоюзы России и Москвы воспользовались риторикой и эмоциональной партитурой Пятого съезда, чтобы сохранить в неприкосновенности Госкино РФ, своего благодетеля и партнера. Никто вроде и не заметил, что «протестные» акции организовывали и возглавляли жертвы и хулители достопамятного съезда, и поныне почитающие Климова врагом сообщества номер один. Труба, конечно, оказалась пониже, дым — пожиже, и трижды прозорлив был Карл Маркс, первым обнаруживший дьявольскую склонность истории к жанровым вывертам.
Забавен и симптоматичен также и тот удивительный факт, что и сам Элем Климов принял участие в кампании по защите того, что согласно логике долгосрочной программы перестроечного Союза подлежало радикальному реформированию. Время рассеяло розовый туман романтизма: логика действий была, а до генеральной программы руки так и не дошли.
Вражда, ненависть, неприязнь, зависть, клевета — все виды отрицания обрушились на Элема Климова спустя два-три года после избрания. В наших широтах не поддерживаемое страхом народное признание — вещь весьма скоропортящаяся. Произошло то, что и должно было произойти: солидарные высокие цели до обидного быстро стали крошиться под напором индивидуальных интересов. А поскольку Климов органически не способен не только действовать, но и вообще обретаться в атмосфере нелюбви, он до срока ушел. Вот тогда-то его и переехал черный паровоз.
Но до того, как в восемьдесят восьмом это произошло, он был славным машинистом. Сегодня стараются забыть о том, как много успела всего за четыре года работы команда под его и, затем, Андрея Смирнова водительством.
Сняты с «полки»: легализованы, выпущены на экран, показаны на фестивалях, вошли в киноведческий и исторический оборот — десятки фильмов. Идеологически — в умах и реально — осуществлена реставрация единой русской культуры: Союз целенаправленно воссоединял с метрополией вытолкнутых в эмиграцию кинематографистов, художников, литераторов, музыкантов. Поддержаны и поощрены молодые: без той опоры, которую они нашли в климовском секретариате, им пришлось бы долго набивать себе шишки, моральные и вульгарно физические. Советское кино вошло в мировой кинопроцесс не на правах экзотического вкрапления, а как неотъемлемая и необходимая его часть. В этом смысле авторитет Элема Климова в глазах западного культурного мира может быть сопоставлен с авторитетом Горбачева в мировой политике. Недаром он первым из наших кинематографистов был избран в Американскую киноакадемию.
Многое, конечно, не получилось, не успелось или, напротив, оказалось преждевременным. Но ни одна секретарская команда, ни один лидер творческого Союза не совершили столь радикального обновления, сколь удалось это сделать фаворитам Пятого съезда. На котором, кстати сказать, Элем Климов, в отличие от большинства своих коллег, не произнес ни одного публичного слова.
Четырехлетний перегон истории отечественного кино с полным на то основанием называют климовским.
Если бы не заплаченная цена.
Рубанова И. [Элем Климов] // Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. 2. СПб.: Сеанс, 2001.