Фильм, поставленный Элемом Климовым, соратником и мужем Шепитько, не потакает ленивому зрителю, ждущему от кино лишь модели развлекательного зрелища. Как отпугнет он своей мнимой жестокостью, максимализмом драматических ситуаций душевно сытого обывателя. Такой зритель быстро утомится при виде небогатой глубинной деревни, оплакивающей свое традиционное прошлое, а то и подумает о «сгущении красок», авторском увлечении «экзотикой». А фильм-то не этнографический, хотя бытовой пласт нужен для его существования Фильм социально-философский, его художественная достоверность опирается на актуальную нравственную, духовную проблематику нашей современности. Это горячая проблематика, ее не при глушить даже элементами притчеобразности, иносказаний или даже юмора, присутствующим в художественной системе фильма. ‹…›
Вот начальные кадры «Прощания». На остров, пока безымянный, беззащитно тихий, высаживаются командированные рабочие. Пятеро чужих, безликих существ, «инопланетяне», скрытые под накидками из белесой синтетики, молча вышагивают по берегу, который где-то там, на бумагах проектировщиков и строителей ГЭС, обречен на затопление.. Бригада пожёгщиков, исполнители приказа, эти пятеро должны к сроку выполнить свою работу, подготовить деревню к новой роли — стать дном водохранилища. И только. Что им, пришлым, могильные холмики на здешнем кладбище? Что им запалить дом какого-то Егора, пожилого мужика, решившегося на выселку и захиревшего в городском поселке от тоски по родному углу?
Климов умеет всматриваться в человеческие характеры, на то его наталкивает долг полной правды. Экран покажет нам и черты живого в этих самых пожёгщиках, когда они подальше побудут в деревне, лицом к лицу столкнутся с ее укоренившимся бытом. Лаже сострадание может ворохнуться в пришельцах, но всё одно — чужие они Матёре, острову. Как чужаками выглядят и присланные на сенокос горожане и командирша учительница, которая увозит детей из деревни в интернат. И чужаки — те, на катере, вдруг ни с того ни с сего наткнувшиеся на заволакиваемый туманом и гарью, обреченный на исчезновение остров. ‹…›
Какое протяжное, звучное название выбрано для деревни — Матёра!.. Слышно в нем эхо дорогого для нас слова «мать», тут и сочетание слов «материнство» и «материк». Родниковое имя, родное — то-то укоренилось оно в душе тех, кто жил с ним многие годы. Тут имя равноценно его значению: родина, лом. материнская любовь. А когда Матёра делается простым обозначением малого географического пространства, которое может быть, а может и сгинуть, исчезнуть из самого бытия, из памяти, — то вот тогда-то, горько и честно показывает нам фильм, появляется равнодушие, способное к разрушению, к нравственной глухоте. ‹…›
Наконец, фильм показал самое драматическое лицо повествования — старую Дарью Пинегину, для которой с потоплением дома завершается земная жизнь. «Распутинские старухи» — сколько же им досталось, бедным, от критиков-урбанистов! Уж они и темные, и консервативные, и не деятельные в широком смысле... А они на самом-то деле продлевали саму жизнь, сохраняли память столетий, работали без устали. Поколение советских людей, этой самой Дарьи Пинегиной, проводило на фронт мужей, осилило вдовье горе, выплакав по ночам все горькие свои слезы. Подняло послевоенное поле, смиряясь с недоедом, нуждой. Это было и есть поныне поколение стоических тружениц, самоотверженных матерей.
Играет, а точнее, живет в образе Дарьи малоизвестная кинозрителям Стефания Станюта. Поразительны в фильме крупные планы актрисы: резкая, какая-то эпическая лепка лика, выстраданная мудрость в глубине зрачков, загадочная, мистическая тень морщин на лбу и аскетических щеках... Поразительны крупные, рабочие, со вспухшими венами кисти сильных еще рук. Волевая, непреклонная, по-своему фанатическая натура смотрит нам в глаза с киноэкрана, заставляя нас нелицеприятно думать о самих себе, испытывать свою совесть, свою память.
Эта скорбная, «чокнутая» в своем горе старая мать живет состраданием ко всему сущему на острове, в деревне. Любит старых своих подруг, этих «темных» распутинских работниц, любит и жалеет волхва, «чокнутого» старца Богодула (Ю. Катин-Ярцев), прощает беглого внука, любят светловолосого, светоносного немого мальчика Коляню и в этой верной любви словно винится перед всеми, понимая, что ее-то любовь не может им помочь. Дарья соединяет прошлое и настоящее, людей и природу, она хранительница домашнего очага. Пинегина — это ведь от Пинеги, столетия назад обжитой северной реки, на берегах которой сошлись языческая и христианская культуры, а человек жил здесь в согласии с природой.
<...> проблематику картины Климова трудно понять без учета функционирования в ней элементов народной мифологии, фольклорной образности. Только в контексте народно-поэтических представлений можно принять сцену причета-молитвы Дарьи в лесной чащобе «Мать, сыра земля». Или эпизод с выкликом озорных, двусмысленных частушек, этих веселых намеков из короба народной любовной лирики — лирики мгновения... Или сцену массового купания, «соборной купели», в сумерках, завораживающую...
Тюрин Ю. Земля, вода и люди / Экран 82-83 // М.: Искусство, 1985.