Осень, зима скоро. Вянет, блекнет, плешивеет все. Лес вон олысел — стынут жилы-то. Ветры со свистом уж гуляют, с нытьем. Солнце гнется к лесу рано — мрак одолевает да нечисть помогает. Вот-вот свет кончится, ночь падет.
— Заря Дарья! Заря Марья! — взрыднула деревня. — Заря Катерина! Заря Серафима!
Мала деревенька, слабосильна; валится, валится солнышко — блеснуло по оконным бычьим пузырям и небо уж облило.
— Уйми ты ветры полуночные с тучами, — торопливо молит старушонка на коленях, — содержи морозы со метелями...
— Уйми ты всякую гадину нечистую от приворотов и лихого дела, — шепчет мужик бородатый, — поглоти ты нечистую силу в бездны кипучие, в смолу горючую...
— Заря-заряница, — просит мать с дитем, — возьми бессонницу, безуго- монницу, а дай нам сон-угомон...
— Солнышко ты привольное!
— Скрепись! Не уходи-и-и... — Зависло красное под отчаянный шепот всеобщий, под стоны, мольбу и... кануло!
— Ох, грехи, грехи наши тяжкие...
— Господи, что же теперь...
Скоро погас день, смутно поплыли туманы молочные, стылью дунуло. Смерк жутко лес и подвинулся к деревушке.
Завозилось, заскреблось в нем, заухало... да вот и загоготало вдруг.
Запрыгал крест рукотворный по плечам, калитки застучали, запоры защелкали.
Потек из щелей наружу с дымком из труб шепоток торопливый.
— Брысь, брысь, окаянная...
— С ветру пришла — на ветер пойди, с воды пришла — на воду пойди, с лесу пришла — на лес пойди отныне и до века...
— От воды и потопу, от огня, от пламени, от лихого человека, от напрасной смерти...
— Ау, ау, шихарда кавда! Шивда, вноза, митта, миногам...
Течет шепоток, мешается, ветром носит его над деревней, над полем, в лес задувает, а оттуда — улюлюканье, скрежет, бормотание, писк гнусавый...
Не видно сквозь пузырь-то: либо оборотня пронесло, либо черти на перекрестке схватились...
— Господи, господи...
— Ох, кабы до утра-то дожить...
Вот и месяц в пузыре закачался...
Шепчет деревня, затаившись за околицей. Только и тут, в тылу-то, не больно спокойно.
Хрюкают, брякают, крякают, скребутся...
Не разберешь — либо свои, родные, овинные там, домовые иль дворовые, либо какая посторонняя нечисть пробралась.
— О господи, господи...
Сполз Иван с лавки — он в дальнем углу избы со скотом спал — и в подпол заглянул. Там будто кто-то мохнатенький из миски ложкой хлебает, глазом косит. Не разглядеть.
— Не трожь домового, Ваня! — сердито прошамкал отец с печи.
— Да я хлебушка ему...
— Оставь, как положено, на столе.
Лег Иван, только глаза прикрыл, как враз завыло, закряхтело, забурчало... Вот будто пролетел кто-то, а этот дышит тяжко в самое лицо... Замер. Рядом во тьме глаза блестят, язык длиннющий тянется...
— Господи, господи... — шепчут на полатях.
— Скорей бы ночь прошла.
Вскочил Иван, пихнул теленка и заорал что было мочи петухом.
Всполошились, запели петухи по всей деревне.
Вздохнула сонно деревня, завозилась, забрякала запорами, дверьми заскрипела, закашляла, хриплыми голосами заговорила. Бабы ведрами гремят, мужики лошадей выводят, в дровни запрягают. А кто по хозяйству налаживается.
— С курами ложиться, с петухами вставать, — переговариваются.
— Петух не человек, а скажет — и баб научит.
— Заря вгонит, другая выгонит.
— Эй, сосед, дак зари и не слыхать.
— Да-а, хоть глаз выткни.
— Чьи бы это проделки?
— Так ведь умный не додумается.
Со дворов потянулся народ с кнутами, вилами да граблями к крайней избе.
А там уж все налажено — бойкие братья у Ивана, сноровистые. Разложили меньшого во дворе на лавке: зад светится да прутья свистят. Окружила деревня двор, зевает да ухмыляется.
— За что, братцы?! — вскрикивает Иван.
— По песне и напев, — объяснил брат Степан.
— Учить дураков — не жалеть кулаков, — одобряет народ.
— Братьям-то забота: и поят, и кормят, и спину порют.
— За что, братцы?!
Зима уж на дворе, утро ясное, искристое. Ивана на этот раз у крыльца гнули, прямо на перила. Овчинку, конечно, задрали, чтобы не попортить.
Посреди двора в снегу — корова с теленком да козел. В овчины, в шапки наряжены, тряпьем да рваньем обмотаны: Иван на прогулку вывел. Смотрит народ, вздыхает.
— Козла бойся спереди, — приговаривает брат Петр, — лошадь сзади, а дурака — со всех сторон.
— Так ведь им холодно, — объяснял дурак.
— Пьян проспится, — решает народ, — а дурак никогда.
Весной братья новый дом рубили. Скоро рубили — уж на крыше сидели, деревянного петуха к коньку приколачивали.
— Вот, Степан, — говорит Петр, — будем теперь своим хозяйством жить.
— Хозяйство весть — не портками тресть, — отвечал Степан.
Старичок отец сидел на бревне у своей избы с ложкой в руке и миской на коленях. Вокруг него всякая живность вертелась: кошки, собаки, коза, бабочки над головой, Иван осторожно поднял отца и перенес из тени на солнышко.
— Иван! — крикнул Петр. Иван тут как тут — снизу уж, рот разиня, глядит.
— Ну-ка, Ваня, — встревожился Петр, — сбегай, посмотри — не родила ли жена моя.
Иван на крыльцо влетел и в избе исчез.
«Сейчас бить будут», — будто пригрезился едва слышный всеобщий вздох.
Иван в избе мимо брюхатой бабы, что на лавке лежала, проскочил и прямо к люльке. Заглянул — пусто.
— Нет еще! — крикнул с крыльца.
— Ну ладно, — сказал Петр. — Тогда кур покорми. Ивана словно ветром сдуло.
«Сейчас...» — прошептал невидимый хор.
Со всех сторон сбегались куры к Ивану, сыпавшему зерно.
Глянул Иван — наседка яйца оставила и тоже к нему спешит.
— Ты куда? — нахмурился Иван. — А ну воротись!
Не слушает, клюет. Пришлось Ивану наседку заменять.
— Петр! — простонала с крыльца беременная баба. — Он нам все яйца передавит!
Братья скатились с избы и бросились к Ивану.
«Сейчас...» — шепотом пообещал хор.
— За что, братцы?! — не мог понять Иван, глядя на бежавших к нему братьев.
— Ты зачем велел ему кур кормить?! — возмущался на бегу Степан.
— Матрена пусть, да? С брюхом-то?
— А хоть бы.
Остановились.
— Да ты что?!
— А ты чего?!
— Я-то ничего!..
Один другого в грудь пихнул. Тот ответил.
Размахнулись пошире...
Задумались.
— Не бей по роже — себе дороже, — сказал Степан.
— Ссора до добра не доводит, — сказал Петр.
— Где лад, там и клад.
На том и порешили и на Ивана двинулись.
— За что, бабы?! — кричал Иван. В пригожий летний день били Ивана на речных мостках.
«На Ивана Купала не бьют кого попало», — прошелестело над рекой. Река вся в цветных пузырях сарафанов, простыни плавают, порты тонут. Бабы ловят, ругаются, хохочут.
Другие Ивана вальками лупят, с брызгами.
— За что, люди?! — орал Иван.
Запертый, он в дальней баньке колотился.
На Илью было дело, в июль жаркий, сочный.
«На Ильин день собак и кошек не пускают в избы», — прошептал хор.
И точно: все дворы полны кошек и собак.
А в самих избах бабы огонь в печках заливают.
— Спи, царь огонь, — говорит царица водица.
— Отдыхай, кормилица, до чистого огня, — кланяются печи хозяйки. Чистый деревянный огонь всей деревней добывали: мужики — силой, бабы — приговорами.
Мужики дерево об дерево терли: захлестнули веревкой брус, что концами в углублениях столбов лежал, и, дергая веревку всем миром, бешено вращали брус.
Солнце плечи жжет, веревка — руки, о столбы брус жжется.
Дымятся мужики, крякают разом, бабы бормочут, вся деревня волнуется. Иван в баньке надсаживается.
К закату охрипли все — и Иван, и бабы; мужики вызверились.
В сумерках уже искра вытерлась. За ней другая вспыхнула...
Возопила деревня радостно! Мужики где стояли — повалились, бабы запели, заплясали, ребята запрыгали, собаки возлаяли.
Из дымоходной дыры баньки Иван, черный от сажи, вызнялся.
А чистый огонь уж по всем дворам побежал: на лучинах, головешках, палках с паклей.
Затеплились печи, дымок из труб потянул...
Сквозь огромный «чистый» костер скот погнали.
«От падежа и болезни», — сквозь треск костра и блеяние шепот послышался.
Глядь, среди прочих радостный Иван, черный, будто дьявол, с головешкой несется.
Обмерла деревня, содрогнулась.
Крестом с воплем руки раскидав, Матрена, жена брата, новый дом обороняла.
Братья уже наперерез мчались.
— За что, братцы?! — растерялся Иван. Повернул было — и там погоня.
— Держи!
— Хватай его, мужики!
— Не дай деревню спалить!
— За что, люди?!
Гнали Ивана в охотку — до самого леса. У леса опомнились, отступились: тьма уже плотно пала.
«На Ильин день зверь и гад бродит по воле», — дохнуло рядом.
Перекрестились мужики поспешно на черную чащу и назад заторопились.
И остался Иван один в ночном лесу.
Стоит — шевельнуться страшно, а деваться некуда. Тихо гаснет головешка в его руке.
Слабеет огонек, тьма сужает кольцо, надвигается... Озирается Иван: все ближе, все нахальнее шуршит, хрустит кто-то, хмыкает, хихикает сдавленно, посвистывает, приближается...
Вот и последняя искра растаяла... Тихо стало... И вдруг кашлянуло в самое ухо.
Подпрыгнул Иван и — вон из леса, напролом ринулся. Ветки по лицу хлещут, кто-то за рубаху, за ноги хватает, в ухо дышит, мекает по-козлиному...
Выбрался наконец из леса, на волю выскочил и... замер... назад даже попятился: во тьме, неподалеку, нагие тела светятся...
Несколько девок с распущенными волосами соху тянут, другие правят. За ними вспаханная борозда темнеет.
«Все как одна невинные...» — шепнуло рядом.
Все ближе странная упряжка.
Пригнулся Иван, потом залег.
— Оборони ты деревню нашу, — яростно бормочут девки, — от чумы, от холеры, от всякой нечисти.
— Чтобы ни одна гадина ни в коем обличье борозду эту ни скоком не прыгнула, ни воздухом не перелетела...
Прошелестел пласт вывернутой земли неподалеку и дальше пошел выкладываться.
Решился Иван: вжался в землю и пополз к деревне ужом.
Только на борозду влез, как обернулась одна и завизжала дико.
— Оборотень!
— Нечистик!
— Бей!
— Держи!
Несутся на Ивана: волосы летят, лица яростные, руками размахивают.
Вскочил Иван и — обратно в лес. Они за ним.
Бежит Иван: впереди жуть лесная, да позади-то жутче — девки озверелые, беспощадные. Так и мелькают за стволами, выблескивают.
Ну в погоне — известное дело! — кому страшнее, тот быстрее: оторвался Иван. Оглянулся — вроде нет никого. Но на случай на дерево прыгнул, наверх полез. Видит — дупло большое. Недолго думая, внутрь забрался. Сидит тихо — дышать боится. Одни глаза блестят.
Вдруг зашумело рядом, захлопало и застило весь скудный ночной свет. Потом два зеленых огня вспыхнули, огромных, словно плошки.
Видит филин — место его занято. Ухнул он и заплакал как дитя. Тотчас и весь лес зарыдал.
И Иван заплакал. От отчаянья.
— Ау! — сквозь слезы простонал он.
— Лю-ди-и!
Климов Г., Климов Э. Вымыслы. По мотивам русских народных сказок / Элем Климов. Неснятое кино // М.: Хроникер. 2008.