‹…› У нее было бледное, какое-то обостренно-болезненное, почти нездешнее лицо ‹…›. И вопреки всему ‹…› от этой женщины нельзя было отвести глаз ‹…›.
Иногда она смеялась. Это был очень странный, почти неуместный смех, никак не вязавшийся ни с теперешним обликом, ни с душевным состоянием Нади. И только позднее начинаешь сознавать, что у ее смеха совсем другое внутреннее устройство и иное предназначение. То была краткая передышка от боли.
‹…› Вся Надина боль была целиком и полностью за других и для исцеления других. И под конец жизни эти болевые окончания стали уже так обнажены, что она, вероятно, по-настоящему страдала уже только от того, как безжалостно топчут траву, ломают ветку или кричат на ребенка.
Надя пробовала говорить об Афгане и не могла. У нее перехватывало горло и срывался голос.
Она знала многих ребят, воевавших там, и они рассказывали ей такие немыслимые, душераздирающие вещи ‹…› Надя написала о них сценарий, по которому Никита Тягунов снял замечательный фильм «Нога», и сама исполнила в нем эпизодическую роль врача. Исполнила так пронзительно и бесслезно, как вряд ли сумел бы выразить кто-то еще. Написать сценарий, основанный на подобном материале, было для Нади героическим сверхусилием, опасным балансированием на грани жизни и смерти. Ведь для того, чтобы осуществить такой рискованный замысел, ей неизбежно пришлось имплантировать себе чужую боль и сделать ее своей. ‹…› Боль разрасталась и множилась, а однажды уже навсегда поселилась в ней, превратившись в ту беспощадную форму памяти, избежать которой невозможно. И к этой теме Надя будет возвращаться в своих сценариях вновь и вновь, пока все-таки окончательно утвердится, что избавления от памяти, тяготеющей над нами — нет. ‹…› Надя Кожушаная попыталась взвалить на свои плечи все отпущенные поколению беды — и ушла. Не выдюжила.
‹…› В 1995 году молодой режиссер Марина Любакова сняла короткометражный художественный фильм «Неживой зверь» по сценарию Кожушаной. Его героиня — маленькая молчаливая девочка с аккуратно подстриженной челкой, живущая в мире собственных выдумок и фантазий ‹…›.
На Рождество папа подарил ей чудного игрушечного барашка, который ‹…› становится ее единственным другом и любимцем. И ‹…› она решает оживить подаренного ей зверя. ‹…›
В фильме в первый раз возникает оппозиция живого и неживого, а вслед за тем и почти ритуальное превращение первого во второе, совершить которое ‹…› прежде всего способен сам человек. Именно он, в художественных координатах мира, созданного Кожушаной, щедро одарен чудодейственной способностью одухотворять и наполнять счастьем и смыслом любой ‹…› эпизод своей жизни, но влияние его длится лишь до тех пор, пока в это не вмешиваются ‹…› война, насилие, предательство, душеубийство...
‹…› Так отчасти будет и в «Прорве», где с момента изнасилования героини ‹…› навсегда перечеркивается вся предыдущая жизнь Анны, ибо ‹…› перед нами теперь ‹…› уже бесповоротно умерщвленная женщина, из какой-то неуемной, пропащей гордыни продлевающая свое телесное самоистязание.
‹…› такое же внезапное столкновение с необъяснимой, ничем не оправданной жестокостью происходит в фильме «Неживой зверь». Ожившего барашка ‹…› выкинули в подпол ‹…› Когда трясущаяся от страха девочка заглянула туда, она сразу же поняла, что отныне барашек безнадежно мертв и никакое чудо здесь не поможет. ‹…› И в тот же момент в фильме произошло второе, обратное превращение: живое снова сделалось неживым, и все отпущенные дары в единый миг были забраны обратно. А параллельно с этим незаметное внутреннее умирание приключилось с самой девочкой. Она похоронила своего барашка ‹…›, во всем аккуратно подражая последовательной церемонии взрослых ‹…›, так, чтобы никогда не возвращаться, чтобы постараться поскорее забыть. ‹…› Девочка еще не знала, что забыть нельзя.
У Нади было удивительное, безошибочное чутье на людей неординарных и творчески одаренных, и, наверное, поэтому среди фильмов, снятых по ее сценариям, нет ни одного откровенно плохого или неудавшегося.
Новикова М. Талант человеческого бытия. О Наде Кожушаной — по памяти // Киносценарии. 1997. № 6.