Выставка Резо Габриадзе в Театральном салоне на Тверском бульваре прошла вслед за выставками в Петербурге и Сестрорецке, но оказалась иной: от чего-то отказываясь, но и включая в нее что-то новое, другим казавшееся несущественным, сотрудник музея Марина Барская и художник Владимир Михайлов сочинили не выставочную экспозицию, а «путешествие по Резо Габриадзе», где из крупных и пустяковых работ, которые он сам откинул бы, если бы его спросили, складывался портрет этого художника, писателя, скульптора, кукольника и киношника. И стало ясно: все, что делает Габриадзе, — это не работа, не искусство, а способ жизни, сама жизнь. Здесь сочинительство — полное, вдохновенное, детское, но что бы он ни выдумал, ясно, что все это художник кроит по живому, из себя — во всем узнаются черты его лица.
На фотопортретах В. Баженова у Габриадзе круглые изумленные детские глаза, он кажется совсем беззащитным. На фотопортретах В. Плотникова — у него очень крепкая, уверенная мужская поза с грузинской победительностью и немного сумрачным взглядом исподлобья. Пройдешься по выставке и увидишь во всем, что делает Габриадзе этот двойственный взгляд: сочетание мужского и детского.
Первый зал — «Жизнь»: фарфоровые статуэтки, табличка с пространным объяснением самого Габриадзе, как его генеалогия скульптора идет от самого Родена: серьезно выведены квадратики, стрелочки — это кажется ему важным.
Вообще заметно, как в каждый момент своей жизни (и, соответственно, в каждом углу, коллаже этой выставки) Габриадзе чувствует себя другим. Если он скульптор, то ведется важный разговор о Родене, а прочее отброшено. Если он кукольник, то строит свой театр, сочиняет спектакли, сам рисует и делает кукол (постоянно убеждает и доказывает другим: кукольник все должен делать сам). Если он живописец, то забыт театр и «пожалуйста, не напоминайте мне о кино» — это давно прошло (так кино и не попало на эту выставку, лишь знакомые обрывки тем, героев замечаешь в каких-то многофигурных картинах).
Коллаж «Жизнь» в первом зале включает все: картины, скульптуры, кукол, фотографии. Вот изображение Шота Руставели (у какого грузина его нет?). Вот любимец Габриадзе — герой многих графических серий — Галактион Табидзе. Вот старый снимок, портрет жены: еще совсем юная, вся просвеченная солнцем. Вот позже — Резо с женой и сыном.
Вот Резо с друзьями — с Битовым, Жванецким. Вот Резо с Питером Бруком, вот Резо с императрицей. Картина «Вдова Нинель». Кукла «Битов» в грузинском наряде, а рядом фотография «Битов с куклой». Древняя справка, данная какой-то грузинской крестьянке: бумажки, фотографии, куклы, обрывки — все, что рассовано за жизнь по карманам, что всегда с собой, все, что скопил, задержал для памяти. Полка оформленных им книг: стремительный росчерк пера, кляксы, прыгающие буквы и — легкость, воздух. Книга Битова, где на сероватом мерцающем фоне обложки в овале — старинная фотография трех грузинок. Когда-то Габриадзе объяснял: книгу печатали в Кутаиси, там в типографии работают наборщицами тетя Маня, тетя Дуся, сами ворочают огромные тяжести, техники никакой и сделать высококачественную печать невозможно — страницы получаются то светлее, то темнее. И тогда он решил придумать такое оформление для книги, чтобы этот недостаток обернулся достоинством: пусть каждая книга смотрится как уникальная, авторская — второй такой не найти.
Во всем, что выставлено в этом зале притягивают подводные слои, до которых никогда не доберешься: Габриадзе все делает для «своих». Все здесь закодировано, разбросаны намеки, опознавательные словечки, и напрасно кажется, что можно приобщиться к этой замечательной компании, которой он так горд. И каждый раз сам как будто поражен: надо же, какие прекрасные и талантливые у меня друзья!
Коллаж «Жизнь» — это восхищение жизнью, изумление перед ней во всех ее проявлениях, даже перед каким-то собственным произведением (как-то раз, рассматривая свои рисунки из пушкинской серии, обнаружил: «Посмотри, у собачки пятая нога!»).
Второй зал — этот театр и живопись. Эскизы декораций, занавесов, портреты действующих лиц — печальных, большеглазых. Рядом с коллажем «Театр» стоит огромный театральный сундук, на нем по-английски написано «Кукольный театр Резо Габриадзе». Странная идея — экспонировать сундук. Вряд ли художник согласился бы на такое, но здесь сундук словно волшебная шкатулка, из которой выскакивают — только откроешь — удивительные марионетки и замирают, повиснув на стене: кепочник Миша, который сидит за швейной машинкой, как за пулеметом, печальная бабушка Домна и птичка Боря, нежнейший трагический герой «Осени нашей весны». Влюбленный принц Арчил с кинжалом и вдохновенно-безумным взором. Аза-девочка — пышногрудая и томная в школьном платьице. «А вот что с ней сделали мужчины» — та же мадам Аза с печатью древнейшей профессии. Вот Моцарт, вот Сальери — если потрогать пальцем нитку, они кивнут тебе и помашут рукой.
Посреди зала стоит «оригинальная машина для вырезания профиля» — заходи на возвышение, садись, слева горит свечка перед зеркалом, а справа, где занавеска, на которую падает профильная тень, сидит художник и вырезает, вырезает... Большущая штуковина вся густо расписана. Где-то здесь Габриадзе и себя изобразил, вырезающего профили. Шутка. Художник сам сочиняет мир вокруг себя. Даже бытовые его проявления: вот стоит чемодан для бутылок с вином, в рисунках сверху донизу. А на бутылках нарисованы этикетки.
На других стенах — живопись. Боюсь, что репродукции не смогут передать эту плывущую синеву, в которой то проявляются, то исчезают предметы, фигуры. Едва различимый нахохлившийся комок — картина «В ту ночь на голой ветке болел живот у воробья». Летящий, нежный «Храм воздуха». Тяжелый, темный «Тубдиспансер имени Ленина» — со звездами на воротах и золотым Лениным с вытянутой рукой в глубине. Потом графика. Любимые серии: «Галактион Табидзе», «Трудолюбивый Пушкин» — листы, мелко изрисованные пером с двух сторон, так, что непонятно, какой стороной их экспонировать. «Пушкин и Алонсо Безрукий». Бог знает, кто такой этот Алонсо, а Пушкин — маленький, как птичка, то отважный, ликующий, победительный, то съежившийся, печальный и тихий.
Выставка работ художника вдруг обернулась выставкой писателя. Даже поэта. В его работах есть та интимность, которая требует близкого взгляда, манит стать посвященным в эту совершенно особую жизнь, выплавленную из иронии и любви, где нет ни зла, ни сумрачности, только печаль, а еще нежность и восхищение перед тем, что у других вызвало бы насмешку или равнодушие.
Мой любимый экспонат выставки — огромная картонная рукописная книга «Цибаиш». Габриадзе имеет в виду китайца Ци Байши, но поди угадай, как и во всех его писаниях, где тут ошибка, оговорка грузина, а где фальсификация, симуляция грузинского акцента, который придает неожиданную пронзительность этим крошечным поэмам, включающим в себя целую жизнь. Страница: рисунок-текст. Рядом: по-русски и по-грузински. Или по-французски.
«Вчера городской ворон сильно захмелел от забродившего в мусорном ящике мусора. Ночью ветер спихнул его с дерева, и он спросонья погнался за картоном...
Учились в профучилище связи, любили Ален Делона. Поделили косынку никелированной ножницей. Черная ржавая ножница жизни разлучила их навсегда — они вышли замуж, забыли друг друга.
В конце ноября он 3 раза перелицовывал пальто. Последний раз оно застегивалось по-дамски.
Он ждал ее три часа. Конфетки в кулаке стали горячими.
Вечная любовь (по Родену)
Ходили, ходили, иногда, случайно касались друг друга локтями. В кино сидели 3 сеанса подряд. Съели мороженое. Взвесились. Расстались.
Ходили, ходили. Сходили в кино. Купили сыр. И расстались навсегда.
Ночь была похожа на выдуманную. В окне на маленькой веточке у воробья болел живот.
Если долго смотреть на табуретку, становится страшно.
Я бросил печаль в реку — она не утонула.
Смерть была маленькая — 7 миллиметров. Раздвинула траву, сказала: “Пошли”. 800 человек было на похоронах».
Годер Д. Путешествие по Резо Габриадзе // Театр. 1993. № 7.