Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Археология любви
Спектакль «Дочь императора Трапезунда»

«Грузия обольстила русских поэтов своеобразной эротикой, любовностью, присущей национальному характеру, и легким, целомудренным духом опьянения, какой-то меланхолической и пиршественной пьяностью, в которую погружена душа и история этого народа. Грузинский эрос — вот что притягивало русских поэтов. Чужая любовь всегда была нам дороже и ближе своей, а Грузия умела любить. Ее старое искусство, мастерство ее зодчих, живописцев, поэтов проникнуто утонченной любовностью и героической нежностью».

О. Мандельштам.

 

Театр марионеток Резо Габриадзе. Тбилиси

«Кое-что о грузинском искусстве»

Именно так — «утонченная любовность» и «героическая нежность». Это как будто прямо — о новом спектакле Резо Габриадзе «Дочь императора Трапезунда», который словно просит поэтического мандельштамовского слова, наивно требует описывать себя, смаковать детали, ощущать послевкусие, передавать в слове красоту и вибрацию сценического мира, а потом внезапно вырывается из легкой строки, нагружая вас обилием культурных реминисценций.

«Мне марионетка представляется последним отзвуком какого-то благородного и прекрасного искусства былой цивилизации», — признался Г. Крэг в 1907 году. Словно в ответ на это, в 1990 году Р. Габриадзе собрал осколки и отзвуки былых цивилизаций в коротком и изысканном спектакле. Странным немым прологом, секундными бликами возникают античная статуя, хохочущие маски римского театра, Клеопатра, обнажающая перед Цезарем грудь и прекрасную бритую голову... Царь Дарий, лицом похожий на мужские портреты из Хатры и одновременно напоминающий лжетеатрального царя Салтана, произносит что-то волнующее на древнеперсидском языке, а над ним склоняется прекрасный победитель Александр Македонский... Вдруг становится виден ничтожный смертный Микеланджело рядом с бессмертным творением, своим Давидом... А потом отзвуки эпох и времен — от Иудеи до Англии, от Италии до Трапезундского царства — сольются воедино в истории любви императора Кутаиси Арчила, смыслом жизни которого была его возлюбленная Бланшефлер-Этери, как смыслом жизни вообще может явиться любовь и только любовь. «Арчил, мы с тобой цари, но есть царь выше нас, имя ему — любовь. Только влюбленный царь становится поистине царем царей», — говорит царю Арчилу царь зверей Лев, прикованный цепью к царю инструментов — белому роялю. Как Данте искал Беатриче по кругам ада, как герой старинного рыцарского романа Флоар искал похищенную Бланшефлер, так и Арчил ищет по странам и континентам свою возлюбленную, оказавшуюся тезкой средневековой «прекрасной дамы», но героиней оригинального сюжета. ‹…›

Вольтер говорил, что небеса послали человечеству для облегчения его участи надежду и сон. Кант прибавлял к этому еще и смех. Не знаю, в курсе ли этого Габриадзе (хотя гуманитарной эрудиции ему не занимать), но надежда, сон и юмор — как раз те три «кита», на которых стоит его мир, его искусство, вселяющее надежду, питающее юмором и погружающее в сон. Сам Габриадзе часто пишет и говорит о том, что для него неуловима граница между сном и явью, и иногда трудно понять, что есть что и что — истинно... Жизнь в неуловимом пространстве между сном и явью — особое душевное состояние Габриадзе, особый его склад, строй, и спектакли его тоже погружают нас в этот «пограничный» мир сна-реальности. «Честь безумцу, который навеет...» В общем, погружаемся в «сон золотой» — вместе с Археологом любви... ‹…›

Собственно, рецензию на «Дочь императора Трапезунда» следовало бы написать, как на «Алису в стране чудес», где каждую страницу сказочного текста сопровождают по две страницы сносок и комментариев. Насладившись грацией короткого и поэтического «рыцарского романа» в марионетках, я измучила затем страницы энциклопедий, повышая свой культурный уровень сведениями о трапезундской династии Комнинов, Джотто, культуре Средиземноморья и царе Дарии III. И удивляясь, как вольная прихоть бесконечных, на первый взгляд безответственных фантазий Габриадзе откликается вдруг точным историческим знанием, как в каждой капле спектакля теснятся культурно-исторические пласты. «Осколки» спектакля, по идее, могут быть завязаны извращенным театроведческим умом в единый над-сюжет. Ну, например, реальная трапезундская династия Комнинов, представленная в спектакле вымышленной принцессой Ириной Комнен, отозвалась в русской поэзии Анной Комненой из стихотворения Н. Гумилева, и вела себя эта Анна наутро с возлюбленными (если верить поэту) так же, как мелькнувшая на миг в спектакле Клеопатра и так же (если верить еще и поэту Лермонтову), как царица Тамара, племянники которой правили в Трапезунде. Может быть, таким образом, не случайно «мгновение Клеопатры» в спектакле? И, может быть, не случайно над поверженным Дарием склоняется прекрасный юноша — Александр Македонский? Ведь первый рыцарский роман был посвящен именно ему, он первым был «канонизирован» в том жанре, который пытается возродить теперь Габриадзе. При большом напряжении ума можно «зарифмовать» Льва из «Дочери императора Трапезунда» с бронзовым львом из сада Тюильри, на котором сидел в 1917–1918 годах все тот же Гумилев, сочиняя «Отравленную тунику», где действует Трапезондский царь. И даже Давид, творение Микеланджело, может наткнуться на тезку — племянника царицы Тамары и императора Трапезунда. ‹…›

Резо Габриадзе в своем театре

Создатель завершенного и густонаселенного, независимого художественного мира, да еще такого мира, который подчинен воле человеческих рук, — выглядит в нашем представлении неким Демиургом, но я думаю, что в данном случае солженицынское определение истинного художника как «подмастерья под небом Бога» больше отвечает самоощущению Р. Габриадзе, впитывающему гармонию мира и передающему ее людям через священную куклу-марионетку, которая населяла когда-то древние храмы и именем своим обязана, кажется, деве Марии.

Художник может извлечь художественную истину из сумерек своей раздвоенности. В «Дочери императора Трапезунда» Резо Габриадзе оставляет сумерки, в которых оказалась нынче душа каждого из нас (будь он от природы хоть самой «ренессансной» личностью), — за пределами спектакля. Никакой раздвоенности и относительности — цельность и, я бы сказала, «классичность» взгляда на мир и его основы. Женщина-рыцарь и бабочка, в которой воплотилась любовь...

«Ныне все марионетки — лишь комики низкого пошиба», — огорчался в 1908 году Г. Крэг. «И как знать, может быть, марионетка снова станет верным средством для выражения представлений художника о красоте?» — робко надеялся он тогда же. Крэгу не повезло: он не смог увидеть тбилисских марионеток и удостовериться, что новый спектакль Габриадзе «Дочь императора Трапезунда» стал «выражением представлений художника о красоте» и смысле жизни — накануне нового тысячелетия.

Дмитревская М. Песнь песней Габриадзе // Театр. 1990. № 8.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera