Потом мне повезло со сценаристом. Я не мастер говорить комплименты, скажу только, что для этой работы лучшего автора, чем Резо Габриадзе, нельзя и представить: идеальное совпадение. Прочтя книгу, Резо сразу загорелся, ему казалось, что написать сценарий по ней будет очень легко. На самом деле это оказалось сложным делом.
Мы взяли у Тилье фабулу. Она проста: живет в провинциальном городе молодой врач, не очень преуспевающий. Сестра хочет устроить его судьбу. Способ испытанный — женитьба на богатой невесте. Отец согласен, но невеста влюблена в другого, бежит с ним и гибнет. Отец, заболев от горя, угасает, а перед смертью устраивает прощальный пир.
Казалось бы, нет ничего проще перенести такую фабулу в сценарий. Однако тут-то и начались трудности. Национальный характер, национальная атмосфера складываются из мельчайших частиц, как мозаика, тут нельзя сфальшивить даже в мелочи. Социальные черты, приметы времени надо было воссоздавать заново. Чисто внешняя схожесть очень обманчива, между социальной действительностью Франции середины XVIII века и Грузии конца XIX века — расстояние в полтораста лет и несколько тысяч километров. Наш Бенжамен не просто врач и не французский врач XVIII века — он грузин и живет в конце XIX века. С большим трудом, постепенно фабула стала наполняться приметами национальной, общественной и личностной характерности и становилась сюжетом...
Мы написали шесть вариантов первой трети сценария (до появления князя), пока нашли интонацию и стиль. Мы многое перестроили — начиная от характера Бенжамена, не очень-то симпатичного при подробном рассмотрении. Естественно, надо было многое сократить, чтобы вместить роман в рамки сценария. И каждый раз эти заботы, неизбежные при любой экранизации, осложнялись поисками национального характера и стиля будущего фильма.
Стиль вещи мы определили так: полусказка. Все герои заявлены поступками не ординарными, не бытовыми: доктор с песней едет на осле, детей купают в вине, поп мертвецки пьян, а шарманщик почему-то сидит на дереве — все утрировано. (В сценарии это отрицание быта, эта полусказочность ощущались сильнее, чем в фильме.) Это давало возможность экономить на экспозиции характеров, на объяснении роли каждого из них в рассказе. Герои входят в повествование, как с визитной карточкой, с каким-то поступком.
Очень важен был для нас Бенжамен. Он герой положительный. Чем он симпатичен? Прежде всего — бескорыстием; фильм начинается с того, что доктор отказывается брать у крестьянина деньги за лечение. И в своей профессии он честен и принципиален — больные даже обижаются, что доктор Глонти лечит их слишком просто и дешево. Он добр, умен, обаятелен, бесхитростен, горд, смел, обладает чувством юмора. Эти качества во все времена ценились дорого. Даже недостатки Бенжамена не отталкивают его от нас, наоборот, делают живым и достоверным. Кажется, Бенжамен получился у нас таким, каким мы его видели.
Труднее было с Мери.
Даже внешний рисунок несколько раз менялся в процессе работы над сценарием. В каждом из вариантов были свои плюсы и минусы, но что-то до конца нам так и не удалось в этой сюжетной линии. Тут сказалось, наверное, главное наше затруднение в работе над этим фильмом — поиски психологически оправданного перехода от комедии к трагедии.
В первых вариантах Мери у нас просто убегала из дому с любовником, отчего отец ее тихо угасал от горя. Но из этой схемы выпирала психологическая неправда: такой человек, как Леван, побушевав, простил бы любимую дочь. И уж, во всяком случае, не умер бы от этого. В конце концов мы написали все так, как это видит в картине зритель: побег Мери с Алексом, гибель его на дуэли, ее страдания, роды и смерть. В этом варианте нам, безусловно, удалось оправдать преждевременный уход из жизни Левана. Но я заметил на просмотрах, что зритель не сразу верит в смерть Алекса. Только позже, в сцене беседы Левана с Бенжаменом, открывается что-то трагическое в судьбах Мери и Алекса. Теперь я вижу, что мы допустили какую-то ошибку в этом переходе от комедии к драме, не все его принимают... Можно, конечно, было бы сделать всю эту сюжетную линию иначе, но тогда история Мери и Алекса превратилась бы во вставную новеллу и ритм фильма сломался бы. А это очень опасно.
Наверно, нам следовало бы чуть раньше дать заявку этой трагедии. Ведь не случайно одним зрителям нравится весь фильм, другим только первая половина, третьим — только вторая. Поскольку есть ощущение двух частей, — значит, где-то тут кроется просчет.
Но пусть лучше будет просчет, чем фальшь. Я уважаю в искусстве сдержанность. Не люблю философии с экрана, когда герой начинает поучать и объяснять самого себя.
Люблю, чтобы философия была видна из картины.
Режиссер никогда не бывает доволен тем, как прошел у него съемочный период. И я не исключение. Трудностей и осложнений на съемках было много.
Когда пишешь сценарий, создается определенное видение фильма. Видишь героев, то есть известных тебе актеров в придуманных тобой же ситуациях, видишь окружающую их обстановку, картины природы, быт. Потом, когда ищешь натуру, это видение меняется, приходит конкретный образ, и иногда он кажется менее выразительным, менее интересным, чем воображаемый.
Данелия Г. Вместо послесловия // Габриадзе Р., Данелия Г. Не горюй! М.: Искусство, 1971.