По окончании Всесоюзного государственного института кинематографии я оказался на «Мосфильме» и вскоре вместе с моим институтским товарищем Евгением Свидетелевым, с которым мы некоторое время выступали в соавторстве, был назначен художником-постановщиком запускаемого в производство фильма «Быковцы» (позже он назывался «Родные поля»).
Я не знаю, кому принадлежала инициатива этого приглашения, но отлично помню, как мы, два еще совсем зеленых молодых человека, волнуясь, прибыли в гостиницу «Москва» для встречи с постановщиком фильма.
Волнение было понятно: постановщик (вообразить только!) сам легендарный исполнитель роли легендарного Чапаева Борис Андреевич Бабочкин. Кумир и герой нескольких поколений советских людей. Он только что переселился в Москву и, не имея квартиры, временно жил в гостинице.
Не помню деталей этой встречи, не помню беседы. Поразила и на всю жизнь запомнилась лишь обаятельная, почти детская, открытая и доброжелательная улыбка на худощавом и немного болезненном лице.
В поисках места натурных съемок — маленького русского сельца — мы исколесили все Подмосковье. ‹…› Выбор пал на село Троицу на Дмитровском шоссе, неподалеку от станции Луговая. Там мы жили в течение зимы и весны и снимали все натурные эпизоды фильма. Что говорить, это была увлекательная, очень дружная работа в очень дружном коллективе.
Меня сразу покорила требовательная, суровая честность Бабочкина. Честность, не знающая никаких компромиссов. Исключающая компромиссы.
И уже тогда я раз и навсегда понял и оценил, каким исключительным профессионалом был Борис Андреевич. Трудно забыть восхищение, испытываемое всякий раз, когда с кресла вставал больной и усталый человек (почему-то он казался в ту пору именно таким) и, выйдя на съемочную площадку, становился совсем другим: собранным, пружинистым, точно знающим, чего он хочет.
И хотя его режиссерский опыт в кино в то время был не так уж велик, в роли постановщика он выступал как Мастер.
‹…› по прошествии больше чем десятилетия раздался телефонный звонок: «Давай сделаем спектакль». С Бабочкиным я готов был работать где угодно и когда угодно, поэтому тут же охотно согласился, хотя с театром до этого никогда никаких дел не имел. Мы приступили к разработке сценического пространства пьесы Назыма Хикмета «Всеми забытый», которую Бабочкин намеревался поставить в киевском Театре имени Леси Украинки. Декорации к спектаклю были в основном решены, однако постановка, не помню уже по какой причине, была прекращена, и в наших отношениях наступила новая пауза. Но фактически именно Бабочкин приобщил меня к театру. ‹…›
Мне не раз доводилось слышать, как люди, которым не был близок характер Бабочкина, называли его «старым князем Болконским». Думаю, такое сравнение вопреки их намерениям звучит как комплимент. Когда не ценят чувство собственного достоинства и твердость убеждений, то людей, обладающих ими, обычно обвиняют в негибкости, рассматривая эту негибкость как порок. Для меня нет на свете более весомого, более ласкового, идущего от самого сердца слова, чем слово «душенька», которое прохрипел умирающий старый князь Болконский. Я всегда был уверен в том, что в Борисе Андреевиче таится такое слово и именно он способен «
...Следующая наша встреча состоялась в Малом театре на постановке чеховского «Иванова», где Бабочкин снова предложил мне сотрудничество, которое оказалось одним из самых светлых эпизодов в моей творческой жизни. Праздничность, легкость, приподнятость, редкостное взаимопонимание с режиссером сопутствовало всей нашей работе над спектаклем. ‹…›
Свои соображения по поводу постановки пьесы Борис Андреевич изложил в известной статье, и я постараюсь их не касаться. Замечу лишь, что в его устном изложении они производили еще большее, зажигающее впечатление. ‹…›
Я помню, что с восхищением следил за тем, как под сильной, но неназойливой, не диктаторской рукой режиссера возникали совершенно живые фигуры героев: доброго, но слабого Лебедева, ставшего одной из лучших ролей великолепного М. И. Жарова; прекрасной и несчастной Сарры — в совершенном исполнении К. Ф. Роек; жалкого фигляра и трагически одинокого человека Шабельского - безукоризненно сыгранного Е. П. Велиховым; вечно озабоченного настырного Косых - Н. А. Светловидова; величавой в своей скаредностиЗюзюшки, образ которой создала выдающаяся актриса Е. М. Шатрова. И конечно, Иванова — М. И. Царева и самого Бабочкина.
Счастье — это нечто возникающее внутри нас. Это «нечто» сумел вызвать во мне созданный Бабочкиным «Иванов». Для меня он так и остался ощущением счастья. Может быть, поэтому, а может, потому, что это был действительно выдающийся спектакль, но ни один «Иванов», которых с той поры я пересмотрел множество, в моем восприятии не приближался по уровню к поставленному Борисом Андреевичем Бабочкиным.
В так называемую «пасторальную тональность» окрашены все мои воспоминания, связанные с работой над спектаклем «Иванов». Несмотря на то, что однажды, придя в зрительный зал, где должна была идти репетиция, я застал странную картину: на сцене шла необговоренная со мной передвижка стен декорации.
У режиссерского столика стоял Борис Андреевич в своей обычной позе — руки в карманах, плотно прижав локти к корпусу, плечи приподняты, — и переступая с носка на пятку и обратно, он, видимо, руководил процессом. Я подошел к нему и сказал:
— Борис Андреевич, я так не привык.
Как известно, у Бориса Андреевича никогда не возникала необходимость лезть за словом в карман, и он тут же наотмашь отпарировал:
— А ты еще вообще не привык...
В ту пору и я был человеком достаточно решительным. Поэтому, потрясенный, я тут же покинул зал, отправился в макетную с тем, чтобы забрать кое-что из своих вещей, а затем уехать домой и не возвращаться больше к проблемам постановки «Иванова» в Малом театре. Однако уйти я не успел. В дверях макетной появилась знакомая фигура Бабочкина. Он вынул из кармана руку и протянул мне:
— Давай, а?
Так разрешился единственный за всю нашу совместную работу конфликт.
Работать с Бабочкиным было легко. Думаю, это подтвердит большинство сотрудничавших с ним актеров и художников. Происходило это по причине его глубочайшего доверия к партнерам и широкого, точного и, я бы сказал, крупного видения. Будучи чрезвычайно требовательным в своих главных, принципиальных позициях, он никогда не упорствовал по пустякам, предоставляя каждому, кто с ним работает, полнейшую инициативу.
Время постановки «Иванова» было временем моего наибольшего сближения с Борисом Андреевичем. Я часто бывал у него на Кутузовском, пользовался его гостеприимством, слушал увлекательные рассказы о Певцове, которого он боготворил и считал своим учителем, о крупных событиях и жизненных мелочах и о многом, многом другом. Особенно интересными были воспоминания Бабочкина о его театральных потрясениях.
Меня не удивляло, что он восторженно говорил о выдающемся актере Михаиле Чехове, подробно вспоминая его Хлестакова или Эрика XIV. Я понимал, что искусство этого исключительного мастера было близко ему. Но для меня было неожиданностью, что одним из самых сильных театральных потрясений он считал «Маскарад» Лермонтова в Александринском театре. Об этом спектакле Борис Андреевич рассказывал бесконечно много, считая его едва ли не вершиной театрального искусства своего времени, всякий раз отмечая художественную правду, которую нес этот праздничный спектакль. По первому поверхностному ходу мне казалось, что эстетика знаменитого спектакля должна была находиться вдали от эстетической программы самого Бабочкина. Однако по зрелом размышлении я отчетливо понял, что ничего парадоксального в этом не было. В приверженности к спектаклю Вс. Мейерхольда сказалась лишь естественная закономерность творческой природы самого Бабочкина. Я понял, что он, будучи поборником жесточайшей правды на сцене и на экране, утверждая всем своим существом и всем своим творчеством искусство предельно реалистическое, лишенное всякой форсированной приподнятости, одновременно был активнейшим противником приземленного, «ползучего» реализма, где художественная правда подменяется имитацией бескрылого правдоподобия. Искусство Бабочкина всегда было искусством полета, и именно этот полет-режиссерский, актерский, художнический — восхищал его в «Маскараде»... ‹…›
В последний раз мы с ним встретились в выставочном зале на Кузнецком мосту, где проходила моя персональная выставка. Встретились радостно. В книге отзывов он оставил запись, в конце которой написал: «Надеюсь, что наша главная встреча — впереди. Борис Бабочкин».
Куманьков Е. Величие простоты // Искусство кино. 1984. № 2.