Борис Андреевич всю жизнь работал в театре, преподавал у нас в Институте кинематографии. С кино его роднил не только «Чапаев», он понимал, что это — искусство современное, самое массовое. Театр был для него жизнью, кино — страстью.

Я не помню его старым. В позднем Бабочкине особенно сказались поразительный жизненный азарт, энергия. А как он показывал! Как он сочинял для нас спектакли — «Грозу», «Оптимистическую трагедию», зощенковскую «Свадьбу»! Он чувствовал жизнь, движение времени, умел наполнить роль и спектакль тем, что близко каждому. С ним мы не чувствовали разности поколений.

Он так играл, так читал стихи, особенно Пушкина, что казалось, слышится голос автора! Одна из последних его работ — «Правда хорошо, а счастье лучше» Островского в Малом театре до сих пор звучит в ушах — так сильна была в ней музыка речи, жизненной и театральной сразу.

Соловей Е. Слово об учителе // Вечерний Ленинград. 1984. 30 января.

Его влияние на меня, думаю, не только на меня, не назовешь обаянием, авторитетом. Это скорее — власть. Его уж нет, я давно не ученица, а власть осталась, как говорится, дай мне бог сохранить ее над собой навсегда. Так вот Борис Андреевич считал, что каждая роль — это жизнь. Ее тоже надо прожить, изболеть, опустошиться ею и уж потом только открывать людям. Он никогда не противопоставлял театр и кино. Пристальность кинематографа — лучшая проверка актерского мастерства. И жизнь его это подтверждает. Корифей театра, а славу ему принес кинематографический Чапаев. Да еще такую славу, что она заслонила многое замечательное, что он сделал в театре. Вровень с Чапаевым поставила только последние, поистине великие театральные работы.

Соловей Е. Театр мне необходим // Советская Россия. 1984. 6 января.