Первые встречи с Бабочкиным произошли у меня в Театре-студии киноактера, когда готовилось его открытие. Мы начинали в то время. работать над пьесой К. Одетса «Золотой мальчик», и Борис Андреевич выступил на обсуждении пьесы. Мне было очень интересно узнать мнение Бабочкина. Помню, он не морочил нам голову наукообразными построениями, его суждения были четкими, мысль понятной, оценки опирались на огромный жизненный и художественный опыт. ‹…›
Пьеса Одетса — далеко не классика, но бабочкинские претензии к работе над ней были на самом высоком уровне, как будто речь шла о серьезнейшей постановке Шекспира, Горького или Гоголя... ‹…›
До этого я знал Бориса Андреевича заочно, по работе на «Мосфильме», где он ставил «Родные поля» — с моей точки зрения, замечательный фильм и по режиссуре, и по актерскому исполнению. Эта картина, бесспорно новаторская, открыла собой новое направление в теме колхозной деревни на нашем экране. Тогда в фильмах о жизни села господствовала иная поэтика. «Родные поля» меня тогда поразили — и сейчас поражают — достоверностью, искренностью и правдивостью — правдивостью мужественной, суровой, резкой, свойственной Бабочкину — человеку и художнику. Эта неприкрытая, нелицеприятная правда о жизни, о людях произвела на меня большое впечатление и запомнилась.
Много позже, когда я делал свою первую картину «Чужая родня» — тоже о колхозной деревне, — для меня художественный мир «Родных полей» выл путеводным. У меня играл замечательный артист Николай Сергеев, которого впервые снял Борис Андреевич в небольшой роли мужика с уздечкой. Сергеев — это, конечно, бабочкинский актер, художник глубинного русского национального корня, в природе которого лежат абсолютная достоверность, художественная правда. И, конечно, зоркий и взыскательный глаз Бориса Андреевича не мог не заметить такого актера, хотя, расцвет его творчества в кино произошел значительно позже. И это открытие актера режиссером было также поучительно для меня.
Фильм «Чапаев» я увидел не тогда, когда он вышел на экран, а позднее, будучи уже студентом ВГИКа, и мог в некоторой степени оценить художественные достоинства картины, а не только непосредственно воспринять сюжет и характеры. Фильм произвел на меня громадное впечатление, я уже чувствовал и понимал всю его многосложность, хотя до конца тогда еще не мог ее постигнуть. И, конечно, сделанное Борисом Андреевичем в фильме огромно, незабываемо, это то, что навсегда входит краеугольным камнем в твое художественное сознание, становится частою твоей личности.
Я считаю, что последние постановки Бабочкина в Малом театре достигли высочайшего уровня. Его горьковские спектакли полны саркастического отношения ко всему мелкому, дрянному в человеке и в жизни со стороны художника, имеющего право предъявить серьезные и глубокие требования к действительности.
Когда мы стали работать с Леонидом Максимовичем Леоновым над сценарием «Бегство мистера Мак-Кинли», то идея пригласить Бабочкина на роль Боулдера явилась мне сразу же и неотвратимо. Этот образ написан Леоновым потрясающе, он выражает главную мысль всего произведения. Созданный четверть века назад, он не устарел. И я подумал, что никто так, как Бабочкин, не сможет раскрыть внутренний мир этого человека. К тому же Бабочкин очень подходил на эту роль по своей фактуре. Боулдер - человек пожилой, много переживший и передумавший, умудренный большим опытом и объективно оценивающий и себя, и окружающий мир, и перспективы этого мира. Поэтому для меня кандидатура Бориса Андреевича Бабочкина была неоспоримой, желанной и единственной.
Когда я к нему пришел, то у нас произошел смешной разговор. Борис Андреевич прочел режиссерский сценарий и сказал, что он ему нравится, что фильм может быть интересным и надо бы сделать его, как у Феллини.
— Ну, за это я вам ручаться не могу, но будем стараться, чтобы было интересно, — ответил я.
Мы с ним долго обсуждали сценарий и характер Боулдера, причем у Бабочкина стали возникать ассоциации с реальными людьми, и он рассказал мне об одном профессоре, медике — вот человек, похожий на Боулдера. Мы пришли к единому мнению, и Борис Андреевич попросил меня прислать ему тетрадку, где на одной стороне страницы будет переписана его роль, а на другой стороне — мои соображения о решении каждой сцены. Это предложение показалось мне очень интересным, потому что оно напрягало мое творческое внимание и я должен был ответственно и кратко написать актеру, которого я очень любил и уважал, чего я от него хочу. Вскоре я выполнил просьбу Бориса Андреевича. После этого мы с ним расстались на долгое время.
На студии шли пробы, но Бориса Андреевича они, по существу, не касались, речь шла только об уточнении внешнего облика Боулдера. Мы для этого с трудом вытащили Бабочкина на студию. Он пришел в своем собственном элегантном костюме, сшитом в Париже, и сказал: «Коль скоро я буду сниматься, давайте я вам прочту монолог из трагедии Пушкина вместо текста роли». Он блистательно прочел монолог Скупого, и мы дважды сняли его. Чтение произвело на нас потрясающее впечатление. Это было в начале 1974 года, затем мы опять расстались.
И, наконец, наступили съемки.
Мы снимали сцену сначала на крыше небоскреба, где у Боулдера были разведены «сельскохозяйственные угодья». Борис Андреевич пришел на первую съемку с полностью готовой ролью. Я впервые столкнулся с художником такого класса и уровня. Нам оставалось только обменяться несколькими репликами для некоторых уточнений, мизансценических и смысловых, настолько актер был подготовлен, так великолепно разработал роль внутренне. Для меня это были единственное в своем роде зрелище и незабываемый урок.
Мы работали в два этапа: сначала подготовили и сняли большие сцены в доме Боулдера, потом — его выступление в сенате. И вот настало время снимать эту кульминационную сцену: Боулдер приходит на заседание сената, чтобы посмотреть на людей, которые стоят у кормила власти. Человек этот имеет право говорить все, что думает. Боулдер сам принадлежит к правящему классу, но хочет, должен высказать власть имущим в глаза беспощадную правду о сегодняшнем мире.
Бабочкину предстояло произнести монолог, который был труден для любого актера. Я спросил Бориса Андреевича: может быть, мы разделим монолог на части, облегчим нашу задачу? Он удивился: зачем? Огромный монолог был сделан Бабочкиным в совершенстве.
В нем Бабочкин — целиком в образе, но одновременно остается самим собой: актер говорит о своих тревогах, о своих надеждах. Это неотразимо. Здесь близко соприкасаются «я» артиста и персонаж. Бабочкину совершенно не важен возраст героя, он мог бы играть и юношу — это дело техники. Ему важна та правда, которую он хочет открыть людям.
Когда картина была снята, большая часть монолога была вычеркнута людьми, которые не решились довериться Леониду Леонову и Борису Бабочкину: испугались, что миллионер получился слишком умным. Куда как правильнее считать всех миллионеров глупыми! Монолог от сокращения утратил свою логику, свою железную поступь. Он весь шел у Бабочкина с такой силой и страстью, что не был длинным, а после сокращения он кажется затянутым.
Роли, как и люди, имеют свою судьбу. Последняя работа в кино оставила у Бабочкина горечь. Он так глубоко переживал потерю в роли, что даже не стал смотреть фильм.
Леонид Леонов был очень доволен Боулдером Бориса Бабочкина.
С радостью вспоминаю, что уже в начале работы над картиной мы подружились с Борисом Андреевичем. Он посвятил меня в свои жизненные обстоятельства, я его ближе узнал, понял и нашел подтверждение своему представлению об этом человеке и художнике — необыкновенном человеке и великом художнике. Что в нем главное?
Прежде всего, Бабочкин — русский советский человек и художник. Его корни, его традиции — в русской национальной почве, она сказывается в каждой его работе. Ее нельзя не понять, не почувствовать ясно в его «Плотницких рассказах», в «Скучной истории». Телевизионные произведения Бабочкина по Белову и Чехову — это шедевры, в них отражен весь актер — его глубинная суть, его любовь к народу, понимание народной жизни. Когда смотришь эти работы, думаешь о судьбе народа, о перспективах развития народной жизни. Это происходит потому, что он «глядит глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами», как писал Гоголь о Пушкине. Таким был Бабочкин. Мощь его искусства питается национальной стихией. Вспомним еще раз его спектакли по пьесам Чехова и Горького. Телевизионные фильмы Бабочкина надо показывать как можно чаще, они неисчерпаемы, их можно смотреть без конца и учиться искусству и жизни. ‹…›
Творчество Бабочкина — это сама жизнь, истинная жизнь, а не имитация, не игра в правду. Он никогда не изменял своим принципам, жизненным и художественным, они были у него едины. От малого — жизненной достоверности, тонкости интонаций — и до философских раздумий о человеке, о Родине, о ее будущем — все цельно в его искусстве. Борис Бабочкин — удивительное явление нашей культуры. Сравнивать его не с кем.
Швейцер М. Цельность // Искусство кино. 1984. № 2.