‹…› блестящий ансамбль, созвездие актерских имен. Это прежде всего сам Бабочкин, который не только поставил спектакль, но и сыграл в нем одну из центральных ролей. Бабочкин — Суслов с его усмешкой Мефистофеля, в инженерской тужурке, как будто бы наиболее значительный среди всей этой мелкотравчатой шатии, как будто бы даже и умный, и даже имеющий какое-то право и на эту пренебрежительную иронию, и на этот брезгливо-холодный взгляд.
Суслов, герой той ключевой для всего спектакля сцены, где режиссер Бабочкин поставил перед актером задачу исключительной сложности, а актер Бабочкин блистательно ее решил; сцены, где самый разнузданный цинизм, подстегнутый распоясанной истерией, рывком и до дна открыл самую сущность обывателя. Эта сущность оказалась мертвенно пустынной, coтрясаемой конвульсиями ненависти, злобно агрессивной, и зрелище, открывшееся нам, было почти недозволенным в своей бесстыдной обнаженности. А сам обыватель, высказавшись наконец до конца, пустился в непристойный пляс. И, кажется, то ли он разрыдается в следующее мгновение, то ли по-звериному, по-волчьи хватит ближнего своего зубами, то ли пустит себе пулю в лоб... Стреляться — это так романтично. Кроме того, стреляться — это значит всем и вся доказать, что и твои страдания были сильны и возвышенны, что и тебе тоже был ведом душевный разлад и ты тоже терзался от несоответствия действительности идеалу.
И «дачники» стреляются, не без того... Неврастенично и кокетливо играет револьвером очаровательная Юлия Суслова (ее играет Э. Быстрицкая). Публично и многословно призывает смерть поэтесса Калерия (Г. Егорова). А вот и впрямь раздается выстрел — это Рюмин, интеллигентного вида молодой человек, в обязательной в этом случае бархатной куртке, с непременным пенсне, с непременной мягкой прядью на высоком лбу. Его играет Н. Подгорный, актер, умеющий быть беспощадным к своим героям, умеющий быть едко сатиричным. А рядом — Басов Н. Анненкова, и Шалимов Е. Велихова, и Ольга О. Хорьковой. И отличные исполнительницы труднейших «положительных» ролей Р. Нифонтова — Варвара и Е. Солодова — Мария Львовна... Если бы этот фильм был всего лишь «фотографическим» отражением спектакля, он и тогда, вероятно, делал бы доброе дело: спектакль доступен только ограниченному числу зрителей, теперь оно многократно возрастет. Кроме того, как и всякий другой, этот спектакль со временем постареет: он достоин того, чтобы кинематограф продлил его жизнь.
Впрочем, это не «фильм-спектакль». Хотя бы потому, что шумящие листвой деревья и песчаные дорожки, полянки и сосновые аллеи, и речка с лодками — все это не театральная декорация, это настоящее, это кинематографическая «натура». Именно здесь перед создателями картины возникла, наверное, первая трудность. Есть известный рассказ Станиславского об опыте, который был произведен однажды: сыгравшейся в спектакле актерской паре он предложил вести свой диалог на «живой» природе. Эксперимент оказался неудачным — условность театральной игры рядом с неподдельностью реальной «натуры» резко коробила слух... Возможно, за десятилетия, прошедшие с тех пор, мера условности театра снизилась. Еще более вероятно, что в процессе работы над фильмом режиссером и исполнителями были сделаны специальные поправки в этом направлении. Как бы то ни было, в принципе, не считая отдельных неудавшихся сцен, здесь не возникает возражений. Таким образом, кино «не мешает» экранной жизни спектакля. Помогает ли? Использованы ли, учтены ли все многообразные возможности и секреты кинематографа для того, чтобы спектакль стал фильмом, заговорил языком кино? Да, авторы картины не пренебрегают ими. Оператор Н. Власов мастерски и охотно снимает портреты, данные крупным планом. Он укрупняет, подчеркивает деталь. Еще в спектакле был найден этот штрих: пасторальный веночек из полевых цветов на голове Басова, зажатый в руке шампур с шашлыком, и аккомпанементом всему этому — пьяная слеза, пьяно-восторженные речи о любви к России. На экране подобные детали, безусловно, выигрывают. Как, например, эта: после того, как мы слышали восторженные речи о писателе Шалимове, после того, как появление его было эффектно подготовлено и в свою очередь оказалось достаточно эффектным, на экране явилась лысина, для начала одна лишь лысина, и лишь затем — ее владелец, красиво драпирующийся в шотландский плед. Несколько раз на протяжении действия, как бредовое наваждение, как воплощение бестолковости, суеты, вымороченности всей этой пустопорожней дачной жизни, на экран вторгается вереница нянек и гимназисток, потерявших голову мамаш и орущих младенцев... Это хорошо сделано, это от кинематографа.
И все-таки «театра» здесь, разумеется, гораздо больше, чем «кино».
Иванова Т. «Дачники»: за и против // Советское кино. 1967. 30 сентября.