Я знаю, что Вы иногда любите обдумывать музыку задолго до того, как писать ее. Завтра я начинаю «крутить» картину, и если у Вас есть время и охота, прочитайте эти моментальные и летучие соображения по поводу...
Первое. Я думаю о том, что мы с Вами живем в век страшной музыкальной «девальвации». Ежедневно, ежечасно в поездах и домах отдыха, в учреждениях и клубах, в банях и парикмахерских транслируют Баха и Шопена. Сотни телефильмов, кинофильмов, радиофильмов и всюду музыка, музыка, музыка!.. Чем слабее сюжет, бледнее режиссура, бездарнее актерская игра, тем больше нажимают на музыку. Поэтому некоторые модернисты не без успеха стали обходиться в кинофильмах без музыки. Тишина стала выразительнее и эмоциональнее, чем звучание оркестров. Мы не можем этого не учитывать, хотя я целиком за музыку в кино. У Феллини, например, музыка звучит от начала до конца, а Нино Рота неотступно следует за Феллини в каждом кадре.
Каков, по-моему, должен быть принцип применения музыки в «Салют, Мария!»? Я уже говорил Вам: я хочу попытаться поставить фильм, эпатирующий зрителя, в некотором роде «вызывающий» (по приемам подачи материала). В «Марии» есть все возможности для того, чтобы держать зрителя в здоровом повиновении, ударяя его легко «мордой об стол». В самом деле Херсонщина 19-го года, Одесса и ее интонация, махновщина, оккупанты-французы, Испания!.. Чего уж больше.
Недавно мне пришла в голову одна музыкальная мысль. Дело в том, что в Польше я жил в гостинице и мой номер находился над рестораном. До глубокой ночи наисовременнейший джаз «рвал душу» шейком и твистом, было весело, подпевали хором и притоптывали. Но все танцы строились только на темах революционных песен 20-х годов! И никто, наверно, не задумывался, подо что он до седьмого пота танцует со своей девушкой. И не подозревал, что эти великие песни, ставшие твистом и шейком, не просто каприз композитора-аранжировщика, а скорее символ сдвига времен и смены поколений. Я сниму конец фильма так: Мария-69, старушка с авоськой, идет по новому Арбату и с любопытством всматривается в лица прохожих, в лица молодежи. Где-то сквозь стекла кафе слышен джаз и угадываются танцующие пары. И звучит этот самый шейк или твист на революционную тему ее юности, на темы тех песен, с которыми она жила, боролась и дважды умирала.
Значит, первое — это найти нестертую песню-тему, удобную для подобной трансформации. Эта же тема юности героини должна проходить дважды и в симфоническом изложении либо в сольном изложении трубы, гитары, голоса — тут уж я не знаю... Именно с этой темы начинается первое воспоминание Марии. Ночное море, порт, отчаянная херсонская девчонка клеит листовку под пулями греческого патруля! И эта же тема должна прозвучать уже как воспоминание о юности, когда полуживая, истерзанная бегством Мария внезапно видит ночное море. Это море пахнет ее юностью!
Вот и получается, что главной темой, видимо, должна стать именно эта от революционной песни к теме юности, ассоциирующейся с морем, затем к воспоминанию о юности, и трансформация в твист в самом конце! А коль скоро и юность и революция у Марии связаны с югом, с одесско-херсонской интонацией, то и окраска песни такая же.
Теперь второе. Общеизвестно, что музыка в кино не должна иллюстрировать изображение, а дополнять его своими средствами. Но можно двинуться дальше, и я хочу это сделать. Термин «дополнять» кое-где можно определить как сталкивать лбами! Для проверки этого принципа можно взять сцену расстрела Марии. Безусловно плохо, если музыка здесь будет жалостливая. Дескать расстрел страшен, героиня гибнет и музыка подчеркивает это душераздирающим аккомпанементом. Лучше, но банальнее, если музыка будет подчеркивать не столько трагизм ситуации, сколько героизм девушки, ее веру в идеал, ради которого она жертвует жизнью. Но ведь можно и так: резко столкнуть лбами два образа — героизм девушки и пошло-кабацкую душу бандита, под пулей которого обрывается жизнь прекрасного, жизнь идеи. Тогда изображение и музыка складываются в страшный образ. Страшна не смерть в бою, а страшно умирать от руки бандита с его мертвой похмельной «душой», с его «чубчиком». Не знаю, как Вам, а мне страшновато представить окровавленное прекрасное лицо восемнадцатилетней Марии в сочетании с махновской разухабистой песенкой, страшно оттого, что эта кабацкая пошлая мелодия сталкивает лбами души, идеалы, время, светлое и черное, бессмертное и обреченное!
Вся махновщина может пойти с этим «чубчикоподобным» припевом, который то «гимн», то веселье, то похоронный марш. Может быть, скрипачу на похоронах махновцев съехать с похоронного марша на этот самый «чубчикоподобный» танец. Я хочу сделать из махновщины не экзотику голопузых анархистов, а кровавый фарс, жестокий и, нет-нет а напоминающий парад мертвецов. Я читал, что гетмана Украины выбирали в киевском цирке. Даже без особого нажима, а одним сопоставлением можно вскрыть смысл этих выборов! Между прочим, гетман с фамилией Скоропадский был рыжий.
Как видите, лиризм и бытовизм в «Марии» уступают место чему-то другому, не знаю, как сформулировать и назвать жанр. Да и в этом ли дело. Перечитайте, если будет охота, Багрицкого и Бабеля. Это поможет, и я так делаю.
Третье. Испания. Вот тут уж штампов хватает! Где-где, а в теме испанской несколько столетий купаются стилизаторы. Хотим мы или не хотим, а Испанию нужно неожиданно вскрыть, как «антиштамп». Я хочу сделать Мадрид дождливым и холодным (и это правда!), а испанцы — народ низкорослый, веселый.
Хемингуэй в «По ком звонит колокол», помните, пишет: «Все они, если подумать, все самые хорошие были веселыми... Как будто обретаешь бессмертие, когда ты еще жив... Да, веселых теперь осталось совсем немного...»
Недавно мы смотрели фильм Ивенса Хемингуэя «Испанская земля». Это совершенно колхозники из-под Херсона или Армавира. А песни какие арабские! Здесь Вам придется порыться в материале и отобрать либо обработать неожиданно «неиспанскую», а на самом деле истинно испанскую музыку. В сцене коминтерновского общежития песня входит в действие, а в других сценах Испания — фоном. В сцене штурма разрушенного дома тоже песня солдата служит действием. Я хочу это усилить. Две волны штурма: пули, снаряды, огнеметы, смерть. Потом атака мавров откатывается и... небритый, усталый и ошалелый от бессонницы солдат все поет, допевает свою песню.
Четвертое, и о нем говорить рано. Это вся масса так называемой бытовой музыки, т. е. то, что привносится в фильм не только композитором, а самим временем, его историей, его бытом и теми вкусами, которые определяли, так сказать, «репертуар эпохи». Но об этом позже, ибо это работа исследовательская!
Будьте здоровы, благополучия и творчески горите!
Хейфиц И. Из писем к друзьям / Хейфиц И. Пойдем в кино! СПб.: Искусство-СПб, 1996.