В детстве я мало читал. Родители не приучали меня к чтению, очевидно по той причине, что в нашем местечке трудно было доставать книги. Я помню торговые ряды. Там торговали мясом, хомутами, «красным товаром», кожей, гвоздями, шапками и сапогами. А книжной лавки не помню. Кажется, не было в местечке и библиотеки. Однажды ко дню рождения родители подарили мне неизвестно где раздобытую огромную, тяжелую книжищу с картинками собрание сказок Андерсена. Я залистал ее до дыр. А прочитанные мамой «Оле — закрой глазки», «Соловей», «Дюймовочка», «Стойкий оловянный солдатик» помнил наизусть. Возможно потому, что книги редко попадали мне в руки, а товарищей у меня было мало (с мальчишками моего возраста, малокровными «ешиботниками», плохо говорившими по-русски, я не встречался), я вынужден был развлекать себя сам и выдумывал разные для этого способы.
Едва научившись писать в тетради в косую линейку, я решил завести переписку с воображаемым адресатом. Решив, что он широкий и рыжий, как шкаф в моей детской, я окрестил его Шкафолюбовым. Я марал каракулями листы почтовой бумаги, запечатывал их в самодельный конверт, рисовал цветными карандашами «марку» и бежал к почтовому ящику возле нашего дома, чтобы опустить свое очередное послание многоуважаемому Шкафу, то бишь Шкафолюбову. Прочитав в юности описание того, как отмечали во МХАТе чеховский день рождения, я очень удивился и обрадовался, что Чехов назвал себя «многоуважаемым шкафом».
Зимой, под давлением местечкового «общественного мнения», отец нанял учителя еврейской истории, худощавого, в очках с такими толстыми стеклами, что глаза его были похожи «на чайные чашки» в сказке Андерсена. Еврейского языка я не знал и учил еврейскую историю по-русски. Читая про какого-то царя, я наткнулся на фразу: «и она легла с ним». Я, помню, смутно догадался, о чем идет речь, и покраснел, а «чайные чашки» уставились на меня и учитель торопливо сказал: «Читай, читай дальше!» На этом, кажется, наши занятия прекратились. Вскоре у меня появился другой учитель, молчаливый и застенчивый поляк студент. Он готовил меня для поступления в городское училище.
Раз в неделю заходил к нам огромный рыжий «балагула». Круглый год он не снимал серую ватную куртку, от которой пахло олифой, керосином и селедками. В пухлую амбарную книгу он записывал названия вещей, которые надо привезти из уезда. Среди прочего он однажды привез черную форменную фуражку, несколько учебников, тетради и карандаши. Прочитав на одном из учебников фамилию его автора «Пуцыкович», я не удержался от смеха и пожалел, что вместо Шкафолюбова не назвал своего адресата этой смешной фамилией.
Уложив «Пуцыковича» в ранец, я с мамой отправился в городское училище в своей черной фуражке, несколько оттопыривающей уши.
Фантазия сыграла со мной еще одну шутку. Родители решили учить меня музыке и купили подержанное пианино. Учительница музыки была молода, носила пенсне и сдержанно хвалила, когда я, играя гаммы, правильно менял пальцы. Но когда мы приступили к школьным этюдам Черни, дело осложнилось. Я решил, что не хуже этого Черни могу придумывать разную музыку, и приступил к делу. На первый раз учительница меня пожурила, а затем пожаловалась матери. Но я продолжал свое фантазирование, беспрестанно бил то по белым, то по черным клавишам. Учительница не выдержала, прослезилась и, не попрощавшись со мной, ушла. Навсегда. ‹…›
Когда мне исполнилось девять лет, я получил в подарок детский «волшебный фонарь». Он был действительно волшебным. К нему была приделана ручка и какой-то таинственный «мальтийский крест». Эта железка помогала продетой в фонарь пленочной петле двигаться толчками. И совершалось чудо: на простыне, служившей экраном, бегали люди, гонявшие по полю мяч. Они гоняли его так же бесконечно, как бесконечна была петля, и скоро мне это надоело. Случайно я повернул ручку в обратную сторону, и игроки вдруг стали убегать от мяча, а он гонялся за ними. Это меня насмешило, но тоже ненадолго. Я заинтересовался устройством фонаря, разобрал его на части, а когда попытался собрать, многие детали оказались лишними. Этим и закончилось мое первое знакомство с делом моей жизни.
«Настоящее» кино я увидел позже, благодаря все тому же помещику по фамилии Лащ. Хелена Ипполитовна весной умерла, у нее были больные легкие. Лащ женился на молодой белесой толстухе, которую я сразу же возненавидел. Помещик поправил свои материальные дела (я слышал об этом за обедом и ужином) и, решив заняться предпринимательством, задумал построить в местечке «синематограф».
Вскоре над каменным домом, переоборудованным для этого, зажглась на высоком шесте пятиконечная звезда из маленьких электрических лампочек. Знал ли Лащ, что предвещала ему эта звезда? На заборе у «синематографа» появились афиши с рисунками: «Мотор любви», «Едва из пеленок, настоящий чертенок» и другие.
Меня повели показать «видовую». На экране я увидел раскрашенную то в синий, то в красный цвет картину — в зарослях джунглей двигались тигры. Видовая, очевидно, была склеена из обрезков, тигры двигались дважды по одному и тому же месту. Затем показали «Пате-журнал», военные парады, лошадей с султанами, генералов в каскетках, обломки «таубэ». Больше меня в «синематограф» не пускали.
Позади городское училище, которым исчерпывались возможности образования в местечке, и надо думать о поступлении в серьезное учебное заведение.
Отец продал аптеку, и мы переехала в Кременчуг, где уже жили мои тетки и бабушка по отцу. Брат отца, военный врач, был демобилизован и тоже приехал к нам. Началась новая глава моей биографии.
Хейфиц И. Аптека / Синематограф «Арс» / Хейфиц И. Пойдем в кино! СПб.: Искусство-СПб, 1996.