Конец 20-х — начало 30-х годов — трудное время для советского кино. Заканчивал свое существование типажно-монтажный кинематограф. Звуковых фильмов еще не ставили, но идея звука реяла в воздухе. Кинематограф стоял на пороге создания новой эстетической системы, сориентированной на актера и звучащее слово, на героя и драматургию. ‹…› Противоречивость этого периода сказалась на творческих поисках И. Хейфица и А. Зархи.
В «Ветре в лицо», в частности, они искали пути к обобщению, пользуясь привычным способом — монтажной кинометафорой. Дисгармонируя с общей повествовательной манерой, в финале фильма вдруг появилась сцена, снятая в традициях монтажного кинематографа: разбушевавшаяся река уносила в своих волнах граммофон, пуховую перину и прочие символы мещанского быта. ‹…›
«Моя родина» — важная веха в творческой жизни режиссеров, несомненно, самая значительная из всех, сделанных до «Депутата Балтики» работ. Между тем, судьба этой ленты сложилась драматично: по выходе фильм был подвергнут жестокой критике за «ложную трагичность» и «пораженческие настроения» и снят с экранов на исходе второй недели.
Любопытный парадокс: когда уже вышел «Депутат Балтики» и авторы фильма собирали заслуженную дань восторгов и похвал прессы, рецензенты охотно и часто упоминали в своих рецензиях о «Моей родине», противопоставляя блестящие достижения «Депутата Балтики» этой, с их точки зрения, глубоко ошибочной картине, хотя на самом деле в ней был заложен фундамент многих удач «Депутата Балтики».
Столь резкое отношение критики 30-х годов к «Моей родине» объяснялось просто: фильм создавался в рамках определенного жанра — оборонного фильма — и был судим критикой соответственно бытующим в то время законам этого жанра.
‹…› В основе фильма ‹…› лежал «конкретный тактический эпизод» — провокация банды белокитайцев и белоэмигрантов, напавших в районе КВЖД на советский пограничный отряд и получивших отпор. Но это, пожалуй, было единственным, что в «Моей родине» удовлетворяло требованиям оборонного жанра. Изображение войны отнюдь не соответствовало сложившимся канонам: вместо картинно-красивых маршей зрители увидели на экране суровый военный быт... ‹…›
Подобный жанрово-тематический подход в оценке фильма не позволил критике заметить главное: «Моя родина» была одной из первых картин, впрямую утверждавших принципы новой кинематографической эстетики... ‹…›
Наконец-то было найдено то соотношение единичного и общего, к которому молодые режиссеры стремились с самых первых своих опытов. Было впервые продемонстрировано умение показать важное общественное и социальное явление сквозь призму фактов отдельной человеческой судьбы. ‹…› это говорило о том, что Хейфиц и Зархи нашли, наконец, свой путь в искусстве, и путь этот совпадал с магистральным направлением развития советского киноискусства, для которого 30-е годы были временем остро вспыхнувшего интереса к личности конкретного человека.
‹…› Спустя три года после «Моей родины» Хейфиц и Зархи создали фильм, который значительностью центрального характера и глубиной проникновения в эпоху не уступал признанным шедеврам советского кино, — «Депутат Балтики».
Впрочем, несправедливо было бы обойти молчанием еще одну работу режиссеров, появившуюся за год до «Депутата Балтики», комедию «Горячие денечки». ‹…›
До «Горячих денечков» в арсенале режиссерских средств не числилось юмора, иронии. Работа с комедийным сюжетом помогла молодым режиссерам воспитать себе чутье на юмористическую ситуацию, мягкую ироническую наблюдательность, и это оказалось очень важным для их дальнейшего творчества. ‹…›
Создавая «Депутата Балтики», Хейфиц и Зархи работали в жанре, принесшем нашему кино максимальные успехи, — в жанре историко-революционного фильма. ‹…›
Фильм, созданный молодыми режиссерами, оказался принципиально новаторским. ‹…› Новаторство Хейфица и Зархи заключалось в преимущественном интересе к человеческой психологии, к внутренней жизни героя. «Мы поставили человека в ситуацию, при которой активная сила лежит в его психологии», — говорили режиссеры о Полежаеве, это утверждение авторов представляется крайне важным для определения их творческого метода. ‹…› Полежаев интересен создателям «Депутата Балтики» не только как определенный социальный тип — тип интеллигента, принявшего революцию, — но прежде всего как неповторимая, самобытная человеческая личность. ‹…›
Время своими новыми веяниями входило в душу героя, и именно столкновения веяний эпохи с глубоко личным — с индивидуальным строем психологии вызывало внутренне движение характера. Таким образом, духовная индивидуальность Полежаева становилась зеркалом, отражающим революцию.
Сэпман И. Воспитание мастерства // Из истории «Ленфильма». 1920-е — 1930-е годы. Вып. 4. Л., 1975.