Когда Г. Чухрай пригласил Табакова сниматься в «Чистом небе», он нужен был режиссеру уже не просто как актер с подходящими внешними данными, но как актер, связанный в восприятии зрителя с определенным образом, определенным характером, который может изменяться в своих индивидуальных чертах и жизненных обстоятельствах, но в чем-то главном остается неизменным. Короче говоря, он взял Табакова как выразителя нового поколения, которое уже не удовлетворяется ходячими и общепринятыми догмами, вроде «лес рубят — щепки летят», и позволяет себе ставить под сомнение то, что еще вчера казалось аксиомой, желая заново и по справедливости во всем разобраться.
Табаков отлично справился с задачей, поскольку она совпадала с его актерской темой и представляла для него гражданский интерес.
И все же его герой выглядит в фильме неким анахронизмом, цитатой, быть может, сознательно пересаженной режиссером из искусства конца 50-х — начала 60-х годов в проблематику начала 50-х.
Право же, тогда, в начале 50-х годов, еще не было таких мальчиков, как герой Табакова, с этой свободой и легкостью облика и с этой смелостью в постановке вопросов.
Это лишний раз говорит о том, насколько искусство Олега Табакова современно в самом буквальном смысле этого слова — и по манере своей, и по теме, и по результатам.
Что же — значит, Табаков все-таки «типажный» актер?
И если признать его в то же время и современным актером, то не означает ли это призыва к возвращению порочной практики «типажности» в кинематографе и отказу от мастерства?
Нет, не означает, потому что весьма условный термин «типажность» предполагает в данном случае нечто совсем иное, чем простое использование внешних данных актера. Во всяком случае, речь идет о внутренней, а не о внешней «типажности».
Может быть, лучше все-таки было бы говорить об автобиографичности творчества или об исповедничестве? Но ведь и эти термины могут быть верны, только если поймать их достаточно широко и не буквально.
Во всяком случае, речь идет о качестве таланта, долгое время казавшемся вовсе не обязательным и даже противоречащим понятию профессиональности, а сейчас ставшем едва ли не самым дорогим для зрителя, который ходит в кино не только развлекаться, но и думать. Этот сдвиг, как многие другие сдвиги привычных представлений, произошел в искусстве сцены и экрана на наших глазах, и пора уже над ним поразмыслить.
Ведь еще недавно считалось, что лучший актер тот, кто может играть все и все одинаково хорошо. Иначе говоря, максимально перевоплощаться.
По-видимому, есть эпохи, когда должен господствовать именно такой тип актера — это эпохи, так сказать, «классические», неподвижные и устоявшиеся.
Но для нас, живущих последние десять лет в непрерывном изменении и становлении жизни, в постоянном внутреннем движении, интереснее, мне кажется, другой актер. Тот, кто сможет выразить что-то свое, животрепещущее, интимное, личное и в то же время общее — иначе говоря, актер «темы», а не актер перевоплощения прежде всего! Вот в каком смысле я говорю о «типажности» и «автобиографичности».
Актер становится интересен тогда, когда он не просто «создает образ», добросовестно стараясь воплотить намерения автора, но тогда, когда он выражает в образе и свой внутренний мир современного человека.
Это относится в равной мере к театру и кино, к современности и классике и, значит, вовсе не отменяет перевоплощения актера и заботы о внешней характерности. Но это означает, что исполнение актера должно быть не только демонстрацией мастерства, но и документом сегодняшней действительности, притом не во внешних поверхностных ее приметах, а по существу.
Может быть, то, что я хочу сказать, станет яснее, если я приведу такие общеизвестные примеры из области театра, как М. Романов — Федя Протасов («Живой труп» Л. Толстого), И. Ильинский —Аким («Власть тьмы» Л. Толстого), И. Смоктуновский — князь Мышкин («Идиот» Ф. Достоевского).
Понятно, Романов в жизни так же не похож на Протасова, как Ильинский на Акима. Но создания их приобрели такую силу потому, что они реализуют глубоко личные, исповеднические мотивы, которые существуют в душе художника как отклик на те или иные обстоятельства действительности.
Совпадение личного и общего, субъективных устремлений и объективных требований времени — вот что составило успех этих образов.
Если обратиться к кино, то можно было бы назвать здесь С. Бондарчука — Андрея Соколова или Т. Самойлову — Веронику, образы, приобретшие значение своего рода мировых эталонов.
То же качество типажности, автобиографичности, исповедничества — назовите, как хотите, — можно отнести к искусству «Современника» в целом и его актера Олега Табакова в частности.
Дело не в том, чтобы О. Табакову еще и еще, из фильма в фильм играть милых, наивных мальчиков — кстати, он талантливый характерный актер, и сегодня это видно на сцепе, а завтра пригодится ему в кино, как пригодилось Б. Андрееву, Н. Крючкову и другим «типажным» актерам.
Дело в том, что театр «Современник» в целом — со всеми его шатаниями и поисками, с подчеркнутой скромностью его сценических решений и некоторой повышенной деловитостью и модностью за кулисами, с юношеским тщеславием и с той серьезностью, которая неизменно присутствует в работе его актеров в кино, — выражает свое поколение. В этом смысле, и только в этом смысле, актеры «Современника» типажны. И в этом их сила.
Туровская М. Да и нет. О кино и театре последнего десятилетия. М.: Искусство, 1966.