Мы хотели бы сделать лирическую комедию о любви. В истории, которую мы собираемся рассказать, разумеется, должно присутствовать все, что делает комедию комедией, — веселая путаница сюжета, необычные герои, смешные трюки. Еще в истории этой нас занимает ряд мыслей, которые кажутся нам не только смешными.
I. ГЕРОИ
Наш герой — Алексей Николаевич К. — был человеком вполне взрослым, добрым и симпатичным. Возраст его неумолимо близился к сорока. «Зенит судьбы», — задумывался иногда Алексей Николаевич.
Впрочем, большинство окружающих почему-то до сих пор называли его Алешей. Алексей Николаевич привык к этому и не обижался. Он вообще был не из обидчивых.
Надо сразу сказать, что с самого раннего детства у Алеши все складывалось таким образом, что даже любящие родители считали его довольно бестолковым ребенком. Конечно, славным, отзывчивым и хорошим, но каким-то до удивления несобранным, нерешительным. Постепенно к такому мнению о себе он привык. Тем более и в дальнейшем течении его жизни многие люди продолжали к нему относиться так же.
У Алеши была жена. У них был ребенок — уже взрослая девочка. Еще была бабка — мать жены. Жили они в просторной квартире на Плющихе, которая некогда принадлежала бабке. Квартиру эту Алеша любил. Ее огромные окна выходили в старый сад. В саду росли большие деревья, тоже старые.
Женился Алеша уже довольно давно. Женился по страстной любви. С тех пор много воды утекло. Дочка их — милое дитя — выросла как-то незаметно. «Вся в отца», — любила теперь говорить про нее Алешина жена. При этом вкладывала в свои слова какую-то затаенную горечь и тоску. «Олух царя небесного», — кричала на нее иногда бабка, бывшая балерина, неосторожно сломавшая себе ноги в расцвете творческой судьбы. Разумеется, все это относилось к дочке, но Алеша при восклицаниях этих как-то тихо грустнел и замыкался. Но грусть его была довольно светлой. «Ведь это правда, правда, — думал он, — ведь это справедливо», — думал. А справедливость Алексей Николаевич любил.
Работал он младшим научным сотрудником в одном проектном учреждении и даже возглавлял там небольшой отдел, где под его началом трудились два довольно симпатичных молодых человека. Работали они хорошо. Начальство было ими довольно.
Так беззлобно катилась его жизнь, текла, продолжалась, и, как мы уже говорили, дело шло к сорока.
Все в общем-то уже свершилось, произошло, случилось. Ошеломляющих новостей от жизни Алеша уже не ожидал. «Зенит судьбы», — задумывался иногда Алеша, безо всякой трагической горечи, впрочем, обыкновенно недолго. Текущие практические дела отвлекали его от этих мыслей.
Хотя душа Алеши вовсе не была чужда высокому. В частности, Алеша до сих пор увлекался чтением книг, особенно из серии «Жизнь замечательных людей». Чтение это тоже время от времени несколько путало и слегка смущало привычное течение его нехитрых дум. В последнее время он как-то стал обращать особенное внимание на возраст героев серии. Вот, скажем, уже в 27 застрелили М.Ю. Лермонтова. В 37 отдал богу душу Вольфганг Амадей Моцарт, оставив после себя груды бумаг, мелко исчерканных нотными значками, заключавшими в себе славные мелодии, которые в миру повелось звать «божественными». Или одногодок композитора — итальянский живописец Рафаэль Санти. И еще масса подобных исторических примеров как-то настораживала.
А тут вот близилось сорок, а он так и не написал «и скучно, и грустно, и некому руку подать», и даже мысли написать такое к нему никогда не являлось. Не так уж ему, правда, было и скучно, не так уж грустно. К тому же находилась масса людей, которым с приятностью Алеша подавал свою слабую руку.
Правда, время от времени и у него в голове начинал вертеться какой-то странный мотивчик. Легкий, нежный и простой. Но мотивчик этот «божественным» назвать он, конечно, не мог. Просто неплохой мотивчик, который явился ему в голову давно уже, так давно, что Алеша уже и забыл, когда именно, иногда ему казалось, что и сам мотивчик этот он позабыл уже, и силился вспомнить его и не мог, но вдруг мотивчик являлся сам, голова тогда начинала будто бы слегка кружиться, появлялась какая-то слабость. И радость. В воображении вдруг возникали старинные полузабытые картинки, которые рядом с картинками Рафаэля Санти, разумеется, были довольно беспомощными, а может быть, даже и просто убогими. Но Алеша их любил тайной и суеверной любовью. Были это: густое дерево под сильным ветром, три изменяющихся облака в пустом небе, бесшумный сильный ливень. Являлись и еще обрывки славных картинок — будто бы какой-то пустой поезд, вечер — уже синий туман по полям, и в незастекленном окне кусочек женского лица, как будто бы знакомого даже, и вроде бы это была его жена. На этом месте обычно картинки исчезали, и он мог бы, конечно, усилием воли заставить их вернуться, но почему-то не хотел. Или не мог.
II. СЮЖЕТ
А началось все в день рождения. Ему все-таки стукнуло сорок. С утра моросил дождь. Была осень. Осень Алеша любил. Но было ему в этот день с самого утра как-то не по себе. Он и сам не мог сообразить поначалу, что это его мучит. Потом понял, что это необходимость отметить дату. Это с одной стороны. А отмечать как-то особенно было и нечего. Это с другой. Ну не факт же, честное слово, сорокалетней давности его появления на этот свет. Это противоречие его и мучило с утра.
Тем не менее приготовления шли полным ходом. Месили, квасили, жарили, тушили. Юбилейный день катился к вечеру. Начали сходиться гости. Первыми пришли юные товарищи по работе. Потом пришел и начальник. Потом почему-то школьные подруги дочки. Потом кто-то со стороны жены — кто именно Леша, толком не знал, но лицом радовался. Сели за стол. Сказали тосты. Юные сослуживцы рассказали по анекдоту. Смеялись как-то вяло. И вообще, веселье не настраивалось. Тогда и пришел давний его школьный друг Валентин. Пришел он очень прямой, негнущейся походкой, принес в подарок что-то большое, завернутое в газету, сесть к столу отказался, сказал «я постою» и действительно встал у серванта.
Потом объяснил, что на работе получил небольшую травму, чего-то там переломал себе, сорвавшись. Работал Валентин конструктором и испытателем различных театральных устройств, среди которых попадались и надмирные. Опять попробовали веселиться. Дочь, слегка фальшивя, сыграла на пианино «Камаринскую». Хлопали принужденно. Начальник сидел с пустым лицом. Бабка-балерина мрачнела. Все это слегка смахивало на поминки. Алеша тосковал.
Вместе с Валентином вышли на кухню. Валентин развернул подарок. Была это огромная старая слуховая труба. По Валентиновым словам выходило, что вещь эта не только занятная, но и в некотором роде полезная. Через нее можно было замечательно прослушивать отдаленное пение птиц. Поднаторевшие в такого рода занятиях древние японские поэты, по его же словам, находили в том источник незаурядных длительных наслаждений. В доказательство Валентин немедленно предложил открыть окно, что и сделал сам, без посторонней помощи, проявив чудеса ловкости и мужества — все-таки весь в гипсе. Они высунули трубу в окно. Однако вместо отдаленного пения птиц услышали они довольно отчетливо разговор начальника с Алешиной женой, который те вели на балконе. Разговор был элегически-грустный. Оба они жалели Алешу. Жена же просто назвала его «заплесневшим». Начальник — «к сожалению, несвершившимся». Алеша покраснел до корней волос. Валентин отошел в угол.
Дальше был бунт. Алеша выяснил отношения с женой, с бабкой- балериной, с дочкой и даже с ее школьными подругами. Потом надел плащ, забрал трубу, Валентина, хлопнул дверью и ушел. Это было плохо. Алеша сам это понимал, но остановиться уже не мог.
Они шли с Валентином по пустым улицам, опять моросил дождик, они молчали. Случайно будто оказались у Оперного театра. Представление закончилось. Оживленная, расходилась публика. Валентин вдруг сказал, что надо бы зайти ненадолго, больше того, он, Валентин, должен, обязан и что Алеша пойдет с ним. Алеша не сопротивлялся. Прошли коридорами и путаными лесенками. Вошли в зал. Здесь было полутемно. При Валентиновом появлении несколько человек встали. Почтительно приветствовали его. Валентина уважали. Это было видно.
Они прошли к передним рядам, где ожидал их массивный человек мрачного вида. «Вот, — сказал ему Валентин и показал на Лешу. — Замечательный парень. Все сделает». «А система страховки?» — спросил мрачный человек. «Я отвечаю, — твердо сказал Валентин. — И потом у парня совершенно невероятная прыгучесть», — добавил он и тут посмотрел на Алешу. И мрачный человек посмотрел тоже. Тогда Алеша почему-то согласно махнул головой. И удивился сам себе. Валентин свистнул и хлопнул в ладоши. Занавес медленно пошел. Зажегся свет.
Сцена представляла собой серебристую рощицу и печальный час заката. Озеро голубело вдалеке. Посередине рощицы возвышалось что-то огромное, на которое был накинут брезент. Валентин ловко прошел по мосткам на сцену и сдернул брезент. Теперь посередине рощицы поблескивал изогнутый никелированный прут. Прут в изящном изгибе уносился поверх деревьев куда-то под самые колосники, потом обрывался вниз, в люк под сценой, и выныривал снова, тоже из люка, но уже с противоположной стороны.
«Леша, — позвал Валентин, и голос его дрогнул. — Иди сюда, Леша». И Леша пошел. «Это не страшно, — сказал ему Валентин тихо, опять хлопнул в ладоши и крикнул: — Крылья!» Двое рабочих вынесли что-то из-за кулис. «Крепите», — сказал Валентин, и рабочие начали, крылья привязали прямо к Лешиному плащу. Крылья были довольно большие, марлевые. «Цепляйте», — опять распорядился Валентин. Лешу подвели к пруту и зацепили спиной за крюк. «Не бойся, Леша, — опять сказал ему Валентин. — Мы тебя подтянем сейчас». «Ладно», — сказал Леша и удивился тому, что сказал. «Пускай по малой», — сказал Валентин, под сценой что-то заурчало, и Леша, к собственному удивлению, стал подниматься куда-то вверх. Вот и вершины деревьев медленно опустились, вот и озеро засинело где-то далеко внизу.
Теперь Леша висел под колосниками, и крылья безвольно болтались за его спиной. «Ты, Леша, когда в люк пойдешь, — сказал ему снизу Валентин, не сказал, крикнул, сложив у рта руки ковшиком, — ты группируйся, понял?» «Как?» — не очень понял Алеша. «Крылья складывай». «Так?» — спросил Леша и показал. «Так, так», — обрадовался Валентин.
Валентин спустился в зал. «Ну давай, Леша! — крикнул он из темноты уже. — Мы тебя сейчас пустим! Давай!» Леша промолчал.
Вдруг музыка грянула, и роща стремительно понеслась навстречу, и пронеслась мимо, прекрасная, как видение, вот и пол, и люк, какой кошмар, «группироваться» — пронеслось в Лешином помутившемся разуме, и он стремительно ухнул в черную дырку и исчез, будто его и не было никогда, но уже через мгновение вынырнул с другой стороны и понесся вверх, под колосники, набирая скорость. А музыка играла так весело, и Леша узнал ее. Был это его мотивчик, но не тихий и робкий, как обычно, а звучавший полно и великолепно.
Валентин, казалось, окаменел. В глазах его стояли слезы. Играла музыка, и немногие присутствующие на испытаниях стояли вытянувшись, завороженные. А Леша с присвистом проносился в небесах, сигал в жуткую пустоту подполья и вылетал вновь, возрожденный, будто из небытия. Зрелище было захватывающим и по-своему прекрасным.
Его долго не могли остановить. Конструкция опять пошла вразнос, но система страховки и впрямь оказалась совершенной. Леша отделался сравнительно безболезненно — с треском оторвалась пола плаща, но это были сущие пустяки. Когда система встала наконец, Леша медленно опустился на пол. Музыка смолкла, и наступила гробовая тишина. А потом в тишине этой раздались громкие отчетливые хлопки. Аплодировали рабочие, аплодировал электрик, и мрачный мужчина аплодировал тоже. И еще привязанный Леша тоже захлопал. Это был Валентинов триумф.
Они гуляли потом еще долго и говорили о высоком. Оба были возбуждены и счастливы почти. Леша нес под мышкой завернутые в газету крылья. Это был еще один ему сегодня подарок.
Ночью пили чай в Валентиновой мастерской. В мастерской стояли станки, бочки, листы железа. В углу темнел аппарат автогенной сварки. Возбуждение не проходило. Леша с ужасом вспоминал слова жены и одобрительные вздохи начальника. В старую жизнь пути не было. В запальчивости Леша назвал себя Одиноким Мустангом. Так и сказал: «Я — Одинокий Мустанг». С этой мыслью лег спать. Валентин постелил ему на диванчике. Тем более что сам он в связи с травмой лежа спать не мог. Спал он последнее время стоя, укрепив себя в специально сконструированном сооружении. Сегодня ему что-то не спалось. Он долго глядел на покойное лицо разметавшегося во сне друга, и в голове его вдруг стал созревать чудовищный, дьявольский почти план. Одинокий Мустанг в это время спал крепко, и, наверное, снились ему хорошие сны.
Валентинов же план заключался в следующем. У него была знакомая девушка. Собственно, как знакомая, он ее видел однажды. Словом, она ему нравилась. Чего бы проще — пойти самому и объясниться. Но это не получалось: все-таки Валентин уже миновал возраст объяснений в любви, это во-первых. А кроме того, его производственная травма сама по себе исключала свиданья, прогулки и прочее. Все к лучшему. Все к лучшему, радостно думал Валентин, всматриваясь в спящего друга. Итак, он подключает Лешу. Немедленно. Не откладывая ни на день. Он был готов прямо сейчас разбудить товарища, но что-то в последний момент остановило его. Тем временем светало, трамваи еще не шли...
А вот и план.
Первое: Одинокий Мустанг должен был как минимум завоевать расположение этой девушки. Любыми средствами. Вплоть до совершения героического поступка. Он знал, что Алеша будет отказываться, но он его заставит. Что значит «не хочу?» Должен для друга. Тем более дома не живет, времени свободного теперь много.
Итак, завоевать расположение. А может, и вызвать чувство. И вот когда она будет готова пойти за ним, за Мустангом, хоть на край света, он должен внезапно оставить ее. Сбежать и стать вновь Одиноким. Тогда и должен был появиться спаситель — Валентин, хотя и травмированный, но справедливый и великодушный, готовый все простить и защитить. План, что и говорить, был замысловат. К тому же был полон подробностей, деталей, учитывались возможные ситуации.
Наутро Одинокий Мустанг решительно отказался. Нет и нет. Убедить его стоило большого труда и огромного красноречия. В конце концов он вяло согласился, не ручаясь, впрочем, за успех. Вот чего-чего, а отказывать он не умел. И вообще, если быть до конца честным, вдруг захотелось домой. Однако назад пути не было. Леша это понимал. Да и девушка на самом деле оказалась хорошей. Веселая, легкая в общении, ничуть не зануда.
И Леша начал выполнять разработанный план. Но вскоре понял, что ничего у него не получится. Уводить у друга любимую девушку (даже не всерьез) не очень-то хорошо. Тем более Леша поймал себя на том, что девушка ему даже нравится и долго прикидываться, возможно, он не сможет. И вот тогда ему пришла в голову спасительная мысль: он стал на свой страх и риск рассказывать о Валентине. Это были захватывающие, невероятные истории, в которых и он принимал посильное участие, но что он! Кто он в сравнении с подвигами Валентина, истинного героя всех этих историй.
Мы эти истории увидим.
Они задуманы как «выходы» нашего героя в жизнь скорее фантастическую, резко отличимую от его повседневных дел и забот.
Там, в этой другой жизни, он начинает, сам того не замечая, совершать поступки. Героические, смешные, нелепые, славные. Причем повсюду воображение заносит его дальше самого рассказа, самой истории. Уже и сама девушка не только праздно присутствует, но и активно действует в них, а Мустанга просто не узнать. Он дерзок, находчив, смел. Он решительный человек, готовый ради друзей, ради любви на все. Теперь, когда он возвращается в свою реальную жизнь, ему становится не по себе. Он собой недоволен. Он считает, что слишком далеко зашел. Это не по нему. Больше никаких (даже вымышленных) приключений, если они так серьезно отражаются на нем... Нет и нет... Но это всего лишь слова. Однажды почувствовав всю упоительную власть раскованности, веселого ощущения полноты и разнообразия жизни, Леша уже не в силах отказаться от этого. Наш герой за это время ничуть, конечно, не переменился внешне — и не подрос он, и не окреп, плечи его не стали шире, а голос громче.
Нет, ничего этого с ним не случилось, не произошло, а случилось другое: просто он поверил в себя. Поверил, что мир действия беспределен. И только он — этот мир — реален. Пусть это и произошло таким, несколько фантастическим путем, но теперь он понимает, что должен действовать и активно проявлять себя как человек, как личность — не только в придуманных историях, но и в реальной жизни.
Нет, уйти на диван к Валентину — это еще не переменить жизнь. Это стены переменить. Важно, чтобы он сам понял необходимость внутренней встряски, снова ощутил вкус жизни, ее ежедневную новизну.
Потом он вернулся домой. И там тоже на первый взгляд ничего не переменилось, но он видел: его ждут, он нужен и им всем, а они — ему. Никогда еще так остро он не ощущал свою ответственность перед дочерью — она должна поверить в него, как он поверил в себя.
III. СТИЛЬ И ЖАНР
Этот человек, наш герой, и история, с ним приключившаяся, должны послужить основой комедии.
Комедийного героя и комедийные ситуации тем не менее нам не хотелось бы отделять от очень реально и жизненно замотивированной драматургии.
Все комические трюки ни в коем случае не хотелось бы превращать в условное кинематографическое действо.
Реальная жизнь, реальные заботы и хлопоты, реальное движение сюжета, где комическое должно проявляться всего лишь как следствие характера нашего героя, его жизненной позиции и взглядов.
В фильме должно быть много музыки. Мы предполагаем написать для фильма ряд песенных баллад, которые станут музыкальным и лирическим комментарием к этой истории. ‹…›
Цит. по: Фомин В. Геннадий Шпаликов. Несбывшееся // После оттепели. Кинематограф 1970-х. М., 2009.