В который раз перечитываешь сценарии Шпаликова, пересматриваешь его фильмы и с первых же строк-кадров подпадаешь под удивительное обаяние автора, завораживают легкость его пера, поэтически тонкое восприятие людей, природы, всего окружающего. «Я шагаю по Москве» — безоблачные, веселые и чуть грустные новеллы из жизни очень молодых людей, как бы парящие над бытом. Но впечатление обманчиво. Такой же легкой по языку, стилю, такой же поэтичной будет и история нелепой, нескладной и притягательно конкретной семейной жизни уборщицы Ани Сидоркиной, не со зла, по случайности даже засадившей своего мужа-слесаря в тюрьму, и их маленькой самостоятельной дочки Ксении — героев «Прыг-скок, обвалился потолок».
Прыг-скок, и обваливается потолок, а вместе с ним и жизнь. Но отчетлива легкая поступь героини — через быт, прозаический, бедный, унижающий. Какая уж, казалось бы, поэзия?! А летит снег в комнату, и стоит на балконе Аня Сидоркина, почти голая, под этим снегом с шальным от счастья лицом...
В сценариях и стихах Шпаликова время конкретное, но не застывшее, оно, как и пространство его произведений, очень живое, одухотворенное и как бы распахнутое вечности.
Быт увиден глазами поэта. И в нем главное то, ради чего все же стоит жить, — одухотворенность самых простых вещей, взаимосвязь их, гармония.
Наступает другое время, и на экране — другие краски. В рубежном по-своему фильме «Маленькая Вера» В. Пичула все — враздрызг, через скрежет металла, и все — заведомая обреченность. И там и тут — социальное осмысление нашей жизни. При всей акварельности, воздушности письма в «Заставе Ильича» именно социальность выходит на первый план сегодня.
Очень часто всплывает в памяти кадр с полуоткрытой форточкой, и звучит, именно звучит, капель. И радостный голос по телефону: «...да нет, ничего не случилось, вот дурак. Ты послушай, как все капает! Форточку открой... Ну да, капает!..
...Тишина была наполнена звонкими ударами капель. Где-то на улице сорвалась тяжелая сосулька и, грохнувшись о тротуар, раскрошилась вдребезги».
Для меня эта оттепель в предрассветный час ощутима физически и генетически. Эта та самая хрущевская «оттепель», когда возвращались люди из лагерей и этим людям возвращали доброе имя. ‹…›
В «Заставе Ильича» шло разрушение стереотипа. Очеловечивалось, оживлялось, одушевлялось все то, что и должно было быть человечным, живым, одушевленным. Но процесс этот происходил не только в искусстве, но и в жизни. И он не был однозначным. В фильме очень важна тема гражданственности, тема верности революционным идеалам, тема совсем недавней войны — войны, с которой не вернулся отец Сергея... Важна тема преемственности поколений. В ней очень точный портрет эпохи 1960-х, и она стала составной частью нашего духовного опыта, явлением культуры. ‹…›
Мотив дороги один из вечных в литературе, искусстве. Тема дороги часто возникает в сценариях Шпаликова. Его занимает и иллюзия движения как иллюзорность жизни. В финале «Долгой счастливой жизни» герой смотрит на плывущую по реке баржу. Зима, но вдруг «из темной воды, из пасмурного ноябрьского дня баржа, без всякого перехода, вплывает в ослепительный летний день... Реальным выражением счастья плывет она среди блеска летнего дня...
...И я хотел бы плыть на этой барже и завидую тому парню на корме, который продолжал играть свою незамысловатую мелодию, все одну и ту же... Виктор смотрел в окно на проплывающую мимо баржу... он вдруг с отчетливостью представил себе... что он оставил там, в этом городе, как уже не раз оставлял в других местах, думая, что все еще впереди... наверное, и с ним произойдет, случится то, самое главное и важное, что должно случиться в жизни каждого человека, и он был убежден в этом, хотя терял он каждый раз гораздо больше, чем находил». ‹…›
Мироощущение — вот основное в сценариях Шпаликова. Мечта о гармонии человеческих отношений остается мечтой.
«Долгая счастливая жизнь», эта история несостоявшейся любви, напоминает эскиз, в ней краски чистые, прозрачные. Сюжетная незавершенность входит в замысел художника, для него важна атмосфера произведения, его занимает не столько определенность событий, а то, как они происходят. Значение приобретают детали, важен подтекст диалогов (в этом сказывается верность традициям русского письма, и, быть может, не случайно герои попадают в театр на «Вишневый сад», правда, потом и сбегают с него). Шпаликов стремится подчинить сюжет чувствам, мыслям, ощущениям своих героев.
Смена состояний героев в шпаликовской прозе часто передается через изменения в природе. В этом сказывается его дар, близкий импрессионистам. Так, в «Заставе Ильича» хорошо помнишь знакомые, но в то же время поражающие новизной открытия, детали-ощущения: внезапно рассыпавшиеся, разбежавшиеся по асфальту яблоки, летящие листья, не падающие, а именно летящие — как снег, как брызги воды. Или «трамвай... полупустой, насквозь освещенный солнцем».
Или начало «Долгой счастливой жизни»: мокрое ночное шоссе. Двойные отражения в стеклах автобуса. Гитарный перебор. Девушка, танцующая твист на стоге сена. Жующий лось. Капли дождя на стекле. Дворники, ритмично стирающие эти капли... За этими картинками экспозиции — состояние героини, полное душевного спокойствия... Оно меняется вместе с погодой. Меняется как воздух: из осеннего он превращается в зимний, морозный. Выпадает снег, и так же внезапно происходит и смена декораций. ‹…›
У Шпаликова герои обычно отличались контактностью, они были, как и автор, открыты миру, стоит только вспомнить «Я шагаю по Москве». В героях не было отчужденности, какой-то потерянности поколения, эти черты отчетливо проявятся в «Ты и я».
Менялось время, менялся автор, изменились и герои. «Ты и я» (первоначальным было задумано название «Пробуждение») — диалог с самим собой, со своим поколением. Здесь существенна роль зеркала, двойника — Шпаликов отдавал героям свои мысли, поступки. Герой прыгал с моста, и этот безрассудный по житейской логике поступок был сродни безумному душевному порыву. Но было то общее во времени и судьбе поколения, что давало возможность вот так строить сюжет, исследуя душу героя, испытываемую раздвоением. Интересным был и прием раздвоения времени: в жизни одного героя проходил целый год, наполненный терзаниями, поисками себя, а в жизни его друга-двойника и жены героя — всего день. Тревожные телефонные гудки связывали эти два плана. Не все интересно задуманное Шпаликовым и Шепитько, к сожалению, воплотилось в фильме.
Последний сценарий Шпаликова. «Девочка Надя, чего тебе надо?», пролежал долго, прежде чем его наконец опубликовали. И таким образом, он окунулся сразу в купель перестройки, в контекст сегодняшнего дня и современного кинематографа. Когда я читала его, я словно видела фильм (и хотела бы увидеть в действительности), снятый Анджеем Вайдой, именно им. Фильм, где поэтическое мировосприятие героини и автора как бы контрастно картине социальной реальности. И где на первый план выступает гражданственность самосознания. Самосожжение героини (и столь необычной, заметим, героини: девочка Надя, как нежно и ласково называет ее автор, Надежда Смолина — кандидат в депутаты Верховного Совета СССР, токарь, волжанка, жена, мать — все весомо и значимо в этих характеристиках) воспринимается не в бытовом смысле. Ее образ восходит к традициям мифотворческим, к Жанне Д’Арк. И образ городской свалки, на которой она сгорает, неоднозначен. В ассоциативном ряду всех ближе распутинский «Пожар». Но почему-то перед глазами вспыхивает другой пожар, совсем другой. Пожар в ночи как итог бессмысленности жизни. Жизни во вред себе и другим. Пожар души — в «Теме» (но это уже кино 1970-х). И эта ассоциация как другая сторона медали...
Мне кажется верным прочтение сценария Павлом Финном, который увидел «на вершине свалки не девочку Надю, а друга своего — Гену Шпаликова. Миг остался, некогда думать и рассчитывать. Только бы успеть выкрикнуть, облить все бензином и поднести спичку. Сжечь, выжечь проклятое дерьмо. Привлечь внимание людей...»
Пабауская Н. Как блеск звезды... // Экран-90. М. Искусство, 1990.