Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Я помню многое как въяве…
О детских воспоминаниях и фильмах

Т. Инсен: Все три фильма, снятые вами, про поколение вашего отца. С чем это связано?

Алексей Герман: В каждом человеке живет детство, а у того, кто занимается искусством, оно преломляется в том, что он делает. И не важно, снимает ли режиссер «Войну и мир» или современный фильм. А мое детство так или иначе связано с отцом. И даже те мои воспоминания, где его нет, — это воспоминания о времени, в котором он жил. Ведь мое детство — это время его поколения.
Вот почему мне необходимо было увидеть на экране это время и через него моего отца и себя самого.

У нас сохранилась фотография, где я, еще совсем маленький, стою, а у меня в ногах лежит тень фотографа, видимо, солнце светило ему в спину. Меня до сих пор мучает, кто это такой, жив ли сейчас. И вообще, когда я смотрю на старые фотографии, меня постоянно тревожит одна и та же мысль: вот стоит, например, человек на фоне чего-то, а что слева, а что справа, знает только он. И когда я сам снимаю, всегда стараюсь помнить: то, что справа и слева от объектива кинокамеры, — загадка для зрителя, и исходя из этого определенным образом компоную кадр.

Т.И.: А вы в фильмах впрямую используете свои детские воспоминания?

А.Г.: В основном, конечно, опосредованно, но бывает в впрямую. Например, я помню Полярное, в котором мы жили во время войны, помню небо над ним, помню, как мы ходили с папой в баню. Обо всем этом я много рассказывал Светлане, и это вошло в «Торпедоносцы». Вообще своими детскими воспоминаниями я, думаю, помог ей в написании сценария. И как ни удивительно, все это в какой-то мере отразилось и в картине.

Или, например, вот такой эпизод, вошедший и «Двадцать дней
без войны». Мой отец был дружен со знаменитым подводником Валентином Стариковым. Он был вице-адмиралом. Героем Советского Союза. У меня с ним были странные отношения.
Папа уже умер, а он к нам все приходил, меня звал: «Леша»,
а я его: «Валя». Как-то я ему говорю: «Валя, вы бы все-таки рассказали, за что Героя получили». А он говорит: «Понимаешь, Леша, это у летчика-истребителя хорошо, он всем раз двадцать расскажет, как самолет сбил: „Я — так, он — так, я — так, он — в хвост“, и Герой. А у нас дело другое, чего я тебе буду рассказывать».
Позднее этот рассказ летчика: «Я — так, он — так, я — так, он — так» — вошел в фильм.

Вы знаете, мне не раз говорили: «Как это у вас в „Двадцати днях“ с такой точностью воссоздан быт тылового Ташкента?
Вы же не жили там во время войны?» Конечно, не жил, но я запахи войны помню. И ощущение тыла во мне существует едва ли не осязаемо. Поэтому, готовясь снять этот фильм и отбирая нужный мне материал, я всегда отличал правду о тыловой жизни от неправды, правду о военных романах, рассказанных ли, написанных ли, от приукрашенных со временем любовных историй, потому что во мне мучительно живут мои собственные воспоминания.

Несколько лет назад мы Светланой оказались ночью в Архангельске, в той самой гостинице, в которой я с родителями жил во время войны. То есть отец уходил и приходил с конвоем кораблей и здесь, на земле, печатал какие-то свои корреспонденции. Я помню, что у нас на лестнице бахала дверь и отец, когда работал, снимал с нее пружину. И вот я снова оказался в той же гостинице. И мне так страстно захотелось посмотреть номер, в котором мы жили, что я попросил коридорную помочь мне его найти. В результате к утру мы нашли его по виду из окна.

Т.И.: Но детские ощущения зримы и осязаемы для вас не только при непосредственной встрече с прошлым

А.Г.: Ну конечно. Я помню многое как въяве. Помню красное небо над Архангельском во время войны, помню, как приезжал отец, он был в морском кителе, а я перед этим тонул в луже, и меня только что оттуда достали. Помню какой-то зеленый лист, помню подорожники, наши деревянные дома, в которых мы жили на Кузнечихе под Архангельском. Там были страшные бомбежки и страшные пожары.

Отец служил в Полярном, это под Мурманском, и приходил в Архангельск на эсминце, сопровождавшем конвой. А это было непростое дело. Горловина Белого моря кишела немецкими подводными лодками. Отец приходил на «Гремящем». Это был очень знаменитый корабль, и сейчас в любом детском магазине продаются модели именно этого эсминца. А я на нем часто бывал. Помню, там жил заяц Помпушка, меня тогда это очень потрясло. Теперь я знаю, что на военных кораблях часто держали животных, люди тосковали и брали с собой собак, кошек. А на «Гремящем» был заяц. Я помню, как однажды командир эсминца Гурин, Герой Советского Союза, вызвал к себе одного из матросов и приказал ему показать мне корабль. Матрос начал называть меня на «вы», хотя я был совсем
еще маленький, и стал что-то объяснять мне про пушку, показывать дальномер, а потом вдруг подозрительно на меня посмотрел и спросил, до скольких я умею считать, а я от стыда сказал, что до семи. Матрос как-то очень потускнел, потому что он, видимо, сильно ошибся в возрасте — он был молодой и, очевидно, детей
еще не имел.

А как-то раз я гулял с одним летчиком, папиным другом, и вдруг он сказал мне: «Ты не мог бы меня сегодняшний вечер называть папой?» Я, конечно, папой его не назвал, но то, что он, взрослый человек, подполковник-орденоносец, просил меня об этом, — меня потрясло. Видимо, у него была дикая тоска по чему-то такому, о чем мне, конечно, было не понять.

Я помню, как ходили матросики по Архангельску и покачивались из стороны в сторону. Это была школа юнг, они еще никогда не плавали, но походка у них уже была отработана. И мы им все подражали.

Я помню, к нам в гости ходил мальчик, фотография которого сейчас в военно-морском музее висит, потому что он своим телом закрыл брешь на торпедном катере. А он к нам в гости ходил. Вот такая странная вещь.

А мы когда из Мурманска выезжали, вдруг наш пароход задержали, потому что в заливе была немецкая подводная лодка, и мы несколько часов стояли.

Т.И.: Вы и в Мурманске жили?

А.Г.: Нет, только проездом из Архангельска в Полярное. А вы знаете, в Мурманске произошло мое первое общение с искусством. Это было уже в 44-м году, когда весь город был сожжен. И только тропинки среди сожженных остатков домой, какие-то огороды, занесенные снегом, землянки, и них жили люди. И театр, который работал и в который было не попасть. Мы пришли туда, там отца все знали, и нас оставили переночевать. Сначала какие-то артисты со мною разговаривали, а потом все ушли, и я пошел вслед за ними и вдруг оказался на сцене, и тут один из актеров, который был до этого очень добр, на меня зашипел. Я ничего не понял, заревел, дали занавес, в зале засмеялись, захлопали. Потом меня увели, и я страшно рыдал. Вот. А потом мы приехали в Полярное. В конце 44-го годя отец нас оттуда забрал, а до этого там было очень опасно. Ведь это была база Северного флота. Полярное было сильно защищено зенитными орудиями, да еще сопки вокруг помогали.

Но детей там было очень мало, и мы свободно бегали, где хотели, могли на военный корабль попасть, на эсминец, и только на пирс подплава нам, детям, вход был запрещен. Вы, наверное, даже такого слова не знаете, эти звуки уже умерли — пирс подплава, а это пирс, куда швартовались подводные лодки.

Я помню матросов, которые ходили по Полярному, помню, как они гоняли в футбол с американцами, причем наши всегда выигрывали, потому что с их стороны играла команда с какого-то стоявшего на рейде корабля, а с нашей стороны — сборная Северного флота. Но наши в этом не хотели признаваться.

Я помню, как адмирал Голенко, а это был бог, и сопровождавшие его штабные офицеры шли по нашей улице, а мы пускали кораблики в канаве.

У нас там был один мальчишка хромой, его летчики взяли с собой на разведку льдов на боевом самолете, он попросился, и они его пожалели. И я ему бешено завидовал, что он хромой, потому что меня ни за что бы не взяли.

Герман. А. Кино произрастает из поэзии [Интервью Т. Инсен] // Вопросы литературы. 1986. № 12.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera