Людмила Гурченко:
Алексей Герман. Но сначала вопрос: страдала, что больше не снималась у него? Нет. Уж очень мы разные. Интересен этот художник? Это совершенно особый режиссер. Он не подходит ни под одну мерку. И, как каждый особенно одаренный человек, он особенный. Как он сумел досконально, художественно-документально возродить атмосферу прошлого! Равных ему в этом, пожалуй, нет. Во всяком случае, в тот, 1975 год в нашем кино это отметили все. Всю массовку он готовил и просматривал непременно сам, всех знал в лицо, каждому подбирал индивидуальный костюм. Иногда от лица, которое его чем-то поражало, мог перестроить эпизод или придумать новый. Когда он искал костюм особенно полюбившемуся человеку из массовки, его детское лицо с ямочками на щеках становилось счастливо-суровым. Я тайком любовалась его внутренним свечением. Я его уже нежно любила, хотя ни в откровения, ни в дружбу не бросалась никогда. Я постоянно помнила: никаких расслаблений. Никаких распростертых объятий. Сыграть роль вопреки всем ожиданиям. Не ждут — сыграть. Но если в роли что-то удалось, то, прежде всего оттого, что в той «германовской» атмосфере нельзя было не заиграть. ‹…›
Талант? Талант! Разве можно дать единственную точную формулировку этому понятию? Когда я слышу: «Алексей Герман», я вижу сквозь замерзшее окно моего купе, как далеко-далеко от нашего военного поезда по снежному полю ходит человек в тулупе. Рядом с ним собака Боря — черный лохматый терьер. Человек ходит долго-долго, вот уже и темнеет... Он весь в картине, весь в своем материале. Он сейчас в сорок втором году.
Просвисти рядом снаряд — режиссер даже бровью не поведет.
Кого в войну можно было удивить воем снаряда? Это было как «доброе утро». Это ходит большой художник. Говорится иногда: «У нас незаменимых нет». Есть. Алексей Герман.
Гурченко Л. Аплодисменты. М.: Центрполиграф, 1996.
Нина Русланова:
Мы встретились с Алексеем Германом в 1984 году, когда он отбирал актеров для съемок фильма «Мой друг Иван Лапшин». Он пришел ко мне с предложением сыграть крохотную роль проститутки, которую впоследствии сыграла непрофессиональная актриса. Мне же в конце концов почти внезапно досталась более значительная роль — Адашовой. Он просто сказал: «Знаешь, мне кажется, что у тебя это получится. Давай-ка попробуем!» Мне это польстило, и я, естественно, согласилась. В этом был какой-то таинственный момент, момент внезапности. Или — судьба, не знаю. Помню, как удивительно приятно мне было оттого, что Герман пришел сам знакомиться, ко мне, в мою квартиру, а не прислал ассистента по актерам или кого-нибудь еще, как это зачастую бывает. Он чудесный, умнейший, очень приятный в общении,
по-настоящему творческий человек. Могу сказать, что Герман —
тот режиссер, с которым мне всегда приятно и интересно работать. Я думаю, у меня лично не могут появиться какие-либо объективные причины, которые позволили бы мне ответить на его предложение сниматься отказом. О совместной работе с мастерами такого класса многие актеры мечтают. И согласны ждать этого везения годами.
Да, мне посчастливилось. Последняя работа Алексея Германа «Хрусталев, машину!» тоже с моим участием.
Русланова Н. Актеры мечтают о таких режиссерах! // Культура. 1998. № 27. 23-29 июля.
Леонид Ярмольник:
‹…› опыт работы с удивительным, неподражаемым, оригинальным, невероятно талантливым, умным режиссером Алексеем Германом. Это была большая жизненная школа.
Он очень сложный по характеру человек. И я, кстати, не сахар. У каждого свои скелеты в шкафу — своя нервная организация, свои жизненные принципы и привычки. Когда люди работают вместе так долго, как работали мы, и прошли через все круги ада, естественно, не обходится без моментов отчаяния и ссор. Теперь я считаю, что это не так уж и страшно, это нормально. ‹…›
Все, что происходило у нас с Германом, — обычное, нормальное течение жизни. В этом смысле я приобрел ценный жизненный опыт. Бывало, просто зарекался: все, уеду и больше никогда не выйду на его съемочную площадку. Но потом успокаивался, и все проходило, потому что решения принимал сгоряча, по тупости, по нервности.
Ярмольник Л. Да, Герман непростой, но и я не сахар // Культура. 2007. № 51. 28 дек. — 10 января.
Юрий Цурило:
Он работает дотошно, истово. Может репетировать и день, и два, и три. Если надо — то и неделю, но чтобы снимать, не останавливаясь, большими кусками. Однажды вот так репетировали, все проработали, началась съемка. Мой герой находит в кармане пальто кольцо, некогда потерянное. Задумывает желание и решает: если подброшенное кольцо зацепится за ветку, значит, все будет хорошо. «Мотор!» — бросаю кольцо. И тотчас крик Германа: «Стоп! А почему не сверкнуло?» Что такое? Оказывается, оператор забыл взять какую-то штуковину, которая и должна была сверкнуть, когда я бросаю кольцо. Нет штуковины — Герман останавливает съемку. Насмарку работа с 9 утра до 6 вечера. Для него была очень важна эта вспышка. Ну, как тут не орать, не топать ногами?
Или вот история: во время съемок отваливается штуковина, за которую я должен ухватиться, чтобы открыть дверцу раскаленной печки. Я дергаю, ковыряюсь, обжигаюсь — все равно ничего не получается. Ну, как тут Герману не кричать? Отрепетированное, дотошно обдуманное из-за какой- то чепухи, из-за чьего-то разгильдяйства не снято. Время уходит, состояние, наработанное в репетициях, уходит. Конечно, он кого-тo и увольнял, и выгонял с тpecком, безжалостно. Но ведь это справедливо. Вы же пришли работать? Значит — работайте! Не нравится зарплата — идите в другое место. Но коли вы здесь, извольте соответствовать. Я ни с кем не соглашусь относительно сложности работы с Германом. Если он требует — значит ему так надо. А если ему так надо, значит это нужно кино. Это ведь Герман! Он говорит актеру — сделайте вот так. А тот ему в ответ — нет, я не хочу, мне так неудобно, так не буду. Что значит не буду? Картину делает режиссер.
Тебе неудобно и не надо — иди, гуляй.
Цурило Ю. Требуется цыган? — Это я [Интервью Н. Батен] // Экран и сцена. 2000. № 2.
Он на роль Пампы пробовал разных актеров. Но уже после меня. Потому что барон — огромный человек, так описан книге. Вот Герман и смотрел полных артистов. Мы с ним долго подбирали костюм, с париком вообще мучились. Он сам поднимался на третий этаж в гримерную, хотя ему это было сложно, он болеет, и мы искали грим для барона Пампы. Все его не устраивало. Потом, когда гример перебрала все-все-все парики и уже нечего было предлагать, случайно взяла какую-то бороду и в сердцах сказала: «Ну, эту что ли? Больше у меня ничего нет!» А Герман как подскочит: «Вот как надо! Сделай, и вот с этим париком, который только что мерили, а здесь лохмушки». Так и нашли внешний образ. ‹…›
Перед сценой в тюрьме Герман меня вызвал и сказал: «Юрка, уже прошло два года, иди посмотри отснятое, чтобы ты смог войти в материал». Возвращаюсь к нему, он сидит, вокруг него как всегда много народу. Он что-то рассказывает, он же рассказчик потрясающий, все слушают, смеются. Я говорю: «Алексей Юрьевич, я отказываюсь сниматься!» Он аж побелел, весь в лице изменился. «Я больше так не сыграю!» Он мне на это, смеясь, ответил: «A кто же тебе даст плохо сыграть?» ‹…›
Сбиться невозможно. Герман не даст! Будешь делать то, что скажет он. Твои фантазии и твои придумки у него не работают. Он все придумывает за тебя и вообще за всех. Может неделю мучиться, две, три. Не придумает — снимать не будет. Я привык и уже не высовываюсь, спрашиваю, как надо? Он может подойти и сказать: «Юр, это сыграть нельзя, и никто не сыграет, но мне надо. Понимаешь?» Вот и все. Как хочешь, так и сыграй. ‹…›
Мне казалось, после Германа мне не страшен ни один режиссер. Получилось все наоборот. Я очень долго не мог, мне все было не так, не эдак. Герман же живет этим! Может и другие режиссеры живут, но как-то по-другому. Вот едем на съемку. Герман за рулем. А жена ему, Светлана Кармалита: «Леша! Леша! Потише!» А он жмет под сто сорок. Забыл, что за рулем. А однажды был случай вообще потрясающий. Мы ехали, он все давил-давил на газ, потом вдруг бросил руль и обернулся к жене: «Светка, а как ты думаешь, если мы в этой сцене так сделаем?» А дорога была довольно оживленная, не проселочная. Вот так он живет работой.
Если у него муха пролетит и помешает работе, заставит ее поймать. Пока не поймают эту муху, съемок не будет. Он создает идеальные условия для работы артиста и никогда на артистов не кричит. Говорит: «Если я буду кричать на артистов, они у меня никогда ничего не сыграют. Если я вижу, что он что-то не может, что ему тяжело, значит, я должен придумать такой ход, чтобы сыграл.
Это уже моя задача. А если я буду на него орать, он зажмется и не сыграет ничего». Он на артистов не кричит ни при каких обстоятельствах, несмотря на то, что дает разгон всем и вся.
Не дай бог, кто-то зевнул на площадке. Что? Не выспался? Свободен! Иди спи! Дисциплина у него — прежде всего. А как же иначе?
Понимаете, такой уникальный человек! Я его очень люблю!
Для меня любой его звонок важен, я все брошу и побегу к нему работать. С ним тяжело — это правда, но это та тяжесть, которую легко нести.
Цурило Ю. Выйду на пенсию, возьмусь за воспоминания [интервью Л. Черновой] // Экран и сцена. 2011. № 11.