И сюжет, и разнообразные в нем события — значительные и не очень, и многочисленные персонажи, которые, как и в жизни, то совсем близко, то мимо проходят, а все равно нас касаются, незаметно задевают, и главные герои, которых так нежно любит автор, все это вместе — время. О нем рассказано в фильме, его состояние передано с такой точностью и душевней сопричастностью, как будто автор жил тогда, в тридцатые годы, а вот теперь долго сдерживаемое, отжатое памятью выплеснул на экран — как исповедь, как итог жизни.
Спустя пятьдесят лет сорокалетний человек снимает фильм, который не просто потрясает выверенной хроникальной достоверностью — экран давно научился реставрировать время. В фильме Алексея Германа все его большие и малые правды — от фетровых ботиков, духов Данси, танца сарабанды до каждого (!) лица и каждой фразы — точно ручьи и ручейки вливаются в один мощный поток, который и есть то время, но осознанное, осмысленное сегодня. Режиссер донес до нас его напряженность я ритм, его романтическую приподнятость и юношескую возбужденность. Но и столкнул нас лицом к лицу с той мерзостью, грязью, которая клеила новую жизнь к старой, и отдирать ее приходилось с кровью. Режиссер не просто вспоминает, а испытывает жизненную в том необходимость, потому что осознает историю страны как часть самого себя. ‹…›
Начало фильма — в квартире Лапшина празднуют его сорокалетие. Столько же примерно лет и режиссеру, и сценаристу фильма. Возраст, определяющий поколение. По нему судят — состоялось ли оно, успело ли выразить себя? Давно на экране не было героя, который сумел бы так точно выразитъ свое время, так много (но неболтливо) сказать о своих сверстниках, начавших бить
врагов в двадцать два года и в сорок продолжавших бить.
Доселе малоизвестный артист Андрей Болтнев словно сошел с фотографий тех лет.
Он — из не подвластных разуму, но принятых сердцем героев, которые в гражданскую, как сам говорит, «смерти в лицо смотрели, а все-то в радость было». Тогда — в радость. Но что-то затянулась необходимость смотреть в лицо смерти, и нет у него больше радости, когда враг — бессмысленный душегуб. Нет ничего, кроме желания поскорей избавиться от всей этой нечисти. Но в том-то и дело, что Лапшину не просто убить человека — не выработал он к этому привычки. И мерзко, и тошно ему от человеческого ничтожества — так тошно, что именно в эти моменты начинаются у него приступы, которые с той самой гражданской, когда смерти смотрел в лицо и радовался. Как было худо, не помнит, а вот траву зеленую — помнит. Это и есть тайна человеческой памяти. Не случайно в черно-белом фильме Германа всегда, когда «худо», когда рвется связь времен и путаются его, Лапшина, представления о высоком назначении человека, на экране возникает цвет — солнца, земли, реки, травы, всего, что нетленно, что всегда помогало людям пережить сиюминутное, проходящее.
Лапшин верит, что землю можно и от всякой нечисти вычистить, и сад посадить, и самим успеть в том саду погулять. «Железность» Лапшина, о которой все говорят, весьма относительна. Да, он несет в себе время с его неумолимой твердостью, безапелляционностью и чисто юношеской бескомпромиссностью. И одновременно — с его незащищенностью, чистотой и наивностью. Он будет бить и бить врага, но голову отдаст за друга. И когда ранят журналиста Ханина, Лапшин хоть сейчас готов под пулю, но только сначала — быстрей, быстрей, без лишних слов. Спасать!
Эх, Ханин, Ханин — человек на все времена. Случайно ли, что на эту роль режиссер взял популярного артиста А. Миронова, который, добившись чисто внешнего сходства с интеллигентом того времени, по сути своей остался в наших днях? У Германа ничего не бывает случайно. Н. Русланова, А. Жарков, А. Филиппенко... — все оттуда, все буквально переплавились в героев тех лет. Все, кроме Андрея Миронова. Он играет человека вне времени, без постоянного места жительства. Потому так легко покидает он и Упчанск, и свой дом в нем. Он поэт, а поэты не разводят сады — они их придумывают. «Поедем со мной, Иван Михайлович. Будем ехать, ехать...
Я тебе такие города покажу, таких людей», — говорит он Лапшину. Но для Лапшина все города — такие, и везде люди; «Некогда, брат Ханин, работать надо. Работать!»...
Гербер А. Долгая память // Советская Россия. 1984. 4 декабря.