Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поэтика адекватная эпохе
Петр Вайль и Александр Генис

Огромное художественное достижение Алексея Германа в том, что он произвел срез эпохи, сумев избежать греха модернизации, ретроспективного взгляда. В том, что он создал адекватную эпохе поэтику — новый киноязык. В том, что потрясающе точно выбрал время среза — 35-й год.

Заслуга Германа — в решении этих глобальных задач, а не в дотошном бытописательстве и скрупулезной точности деталей: слом папиросы, носки с подвязками, вдумчивый пионер в уголке живой природы, замоченное в ванне белье, «чайку черепушечку».

То есть детали точны, но не они вкупе создают достоверную картину времени, а наоборот — безошибочность мелочей определена верно выбранным ракурсом. У Германа детали — не то, что составляет целое, а то, на что целое распадается.

Для такого подхода главным было — найти точку зрения, свободную от тенденции. Это почти невозможно: пробиться через века, через годы, забитые войнами, книгами, жертвами, фильмами, лозунгами, кумирами, разоблачениями, идеалами, разоблачениями, идеалами, разоблачениями — заполненные переменчивой историей и непрочной памятью.

Герман пробился. Ему — удалось. Но одна только достоверность не заставила бы так взволнованно отнестись к милиционеру Лапшину, его незатейливой истории и неказистому окружению. Фильм задевает что-то очень чувствительное и очень важное потому, что имеет отношение ко всем нам — постольку, поскольку все мы советские люди и вышли из того общества, которое своего духовного пика достигло именно в то время, которое показывает Герман. Он поймал страну на взлете — потом возникли обстоятельства, которые стали основной исторической канвой: террор, война, откровения 56-го, надежды 60-х, безверие 70-х.

35-й — время, когда новое общество укрепилось настолько, что вплотную подошло к реализации своих потенциальных возможностей.

Сейчас мы с сомнительных высот доступной информации
можем назвать те годы кануном. Мы можем поставить знак равенства между светлым будущим, о котором шла речь в 30-е и в фильме, и последующими страшными событиями. И окажемся правы.
Но это наша правда, а не их. Наше знание, а не их сознание.

Алексею Герману удалось выйти из-под власти привнесенного знания. В его мастерском опыте сохранена лабораторная дистанция. Так физики вводят понятие абсолютного вакуума или идеального газа — явлений не существующих, но необходимых для объективного критерия. Точно так же каждый из нас соотносится с персонажами «Лапшина». В каждом из нас живет это новое явление в истории, социологии, антропологии — советский человек (пусть будет «гомо советикус», если угодно).

Герман выбрал 35-й год не потому, что это время действия повести его отца, не потому, что это его детство (он родился в 38-м), а потому, что обратился к своим истокам. Нашим истокам.

В 35-м казалось, что все самое трудное позади. Закончилась гражданская война. Побеждены внешние и внутренние враги. Пройдены военный коммунизм и нэп. Завершена коллективизация. Идет индустриализация. Цель советской власти ясна, путь определен: «Бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле». ‹…›

Второсортность быта может ощущаться только тогда, когда есть представление о первом сорте, об иерархии. Бушмен не станет придираться к покрою брюк. Голодный не обсуждает качество соуса. Лишения героев Германа — это наши, зрительские, лишения, сами они не ощущают их как зло. Житейские потребности тут сугубо физиологичны: дрова нужны, чтоб не замерзнуть.

Зло совсем в другом — в тех, кто мешает утеплять земной шар: богачах, эксплуататорах, бандитах. Но и они — зло временное. Вспомним слова Лапшина «вычистим землю, посадим сад и сами еще успеем погулять в том саду» и выделим заключительную часть формулы: «успеем погулять». Не случайно персонажи обсуждают — сколько шампанского будет производиться в стране через несколько лет. Через несколько лет будет ежовщина, потом — война. Но это опять-таки наше знание. У них своя забота —расчистка земли под сад.

В этой единственной настоящей работе неважно, кстати, чем именно ты занимаешься. Ведь в обычной системе оценок Лапшин — явный неудачник: к сорока годам провинциальный милиционер невысокого ранга. Но в предвидении цветущего глобуса — какая разница?!

Ощущение близости тотального счастья — состояние взвинченное, истерическое, неустойчивое. Потому Лапшин плачет по ночам: это саморегулируется психика, компенсируя ночными кошмарами дневное совершенство.

Совершенство — не целостность. Это понимала и сама оптимистическая эпоха, о чем писал Олеша («Строгий юноша»): «Когда в мире нет денежного тумана, нет разделения на богатых и бедных, то и страдание становится законной частью человеческой жизни».

Шел поиск естественного страдания, «нормального» зла — взамен прежнего, социального, признанного искусственным и внешним. Олеша обращался к любовным мукам как к эмоции, как-то уравновешивающей преисполненность деятельным добром (там же): «О неразделенной любви... То есть о самом волшебном соединении счастья и несчастья. В бесклассовом обществе будет неразделенная любовь? — Будет».

В таком контексте безответная любовь Лапшина к артистке Адашовой — уточняющий штрих для целостного портрета героя: он страдания жаждет и находит.

Известно, что Алексей Герман снял фильм по мотивам прозы своего отца — Юрия Германа. Но на срезе литературы 34–36-го годов обнаруживается малоизвестный рассказ Платонова «Любовь к дальнему», соотнесенность которого с картиной «Мой друг Иван Лапшин» — поражает. Не в сюжете, тут ничего общего, но в духе, пронизывающем и организующем эти два произведения искусства.

Жилье платоновского героя Божко, как и коммуналку Лапшина, отличало «бедное суровое убранство, но не от нищеты, а от мечтательности». Вместо глобуса — «фотографии безыменных людей, причем на фотографиях были не только белые лица, но также негры, китайцы и жители всех стран», а сам Божко «писал письма всему заочному миру», заготовляя «почту человечеству».

Так же, как Лапшин, «он предвкушал близкое будущее и работал с сердцебиением счастья», преследуя ту же цель: «растут свежие сады». Но и так же алчно желал страдания для обретения целостности бытия: «Божко ложился вниз лицом и тосковал от грусти, хотя причиной его жизни была одна всеобщая радость».

Все личное пугало и отвлекало от главного — как в себе самом, так и в других: «Негр Арратау сообщал, что у него умерла жена; тогда Божко отвечал сочувствием, но приходить в отчаяние не советовал» — в точности так, мягко и безжалостно, относится Лапшин к потерявшему жену приятелю. Мотивы те же: «Надо сберечь себя для будущего, ибо на земле некому быть, кроме нас».

Рассказ Платонова называется «Любовь к дальнему», и это вовсе не подразумевает отсутствие любви к ближнему. Имеется в виду, что поставлена более сложная задача, следующая ступень трудности. Любовь к ближнему кажется слишком простой и доступной. Самовар ближе глобуса, а потому не нужен: глобус отрицает самовар.

Теоретически любовь к дальнему включает в себя любовь к ближнему. Практически — никогда. Любовь к человечеству на деле не оборачивается любовью к человеку.

Тут возможны только чистые эксперименты, лабораторные опыты, оперирующие понятиями абсолютного вакуума или идеального газа. В искусстве — достижения прозы Платонова или кинематографа Германа, снявших чистую пробу идеи.

Их герои твердо шагают по закругленной земле, расчищая место для сада. А мы следим за ними с восхищением, ужасом и волнением — потому что знаем не только то, что стало с ними, но и то, что стало с нами. Знаем свою собственную судьбу, которую во многом определили они.

Вайль П., Генис А. Отражение в глобусе // Театральная жизнь. 1982. № 6.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera