В «Очерках истории кино СССР» Н. А. Лебедева можно прочесть, что фильм «Новый Вавилон» — «подлинный праздник импрессионизма в кино», что Москвин и Михайлов блестяще имитируют изобразительные приемы Мане, Дега, Ренуара.
Я позволю себе не согласиться с этими словами. «Киноизобразительный», живописный стиль, найденный Андреем Москвиным, возник в результате его личного «оптического видения», а не в результате подражания или, еще того хуже, «имитации». ‹…› Оптическое видение мира сложилось у Андрея Москвина, ленинградца по рождению и воспитанию, прежде всего под влиянием удивительной ленинградской природы, неповторимых белых ночей. ‹…›
Кроме того, Андрей Москвин формировался как художник под сильным влиянием русской поэзии и живописи. Разве можно не видеть того, что кинофильм «Шинель» являлся пластическим выражением образного строя и видения Николая Васильевича Гоголя или, во всяком случае, стремлением к его оптическому выражению на экране.
Что же касается прямых живописных влияний и конкретной учебы у живописи, то нам тогда были значительно ближе и понятнее наши русские мирискусники ‹…›. Нашим идеалом был Валентин Серов с его виртуозным универсализмом ‹…›.
Мы внимательно и дотошно изучали серовские портреты — живопись, свет и ракурсы. «Девушка с персиками» многое открыла нам в области тональности, «Петр на стройке Петербурга» — в области ракурса. Мы хорошо знали и Сомова и Бенуа, и уж чего-чего, а виртуозности мастерства этим художникам не занимать стать.
Знали мы и «царскосельских поэтов», и Иннокентия Анненского, поэтическое мастерство которых также было виртуозно. Андрей Москвин любил стихи, и сборники поэтов, подаренные им, до сих пор хранятся у меня. Мы любили молодого Николая Тихонова. «Брагу» купил для меня Андрей Москвин.
Еще в двадцатые годы мы ходили с Андреем Москвиным в Щукинскую галерею на Воздвиженке. Москвин любил Мане и Ренуара, но не подражал и тем более не «имитировал» их, ему нравился «Кабачок» Мане, и я помню его реплики о том, что «и живопись не всегда требовала резкости». Москвин чувствовал живописность и не любил линейности. Он любил Ренуара за то, что тот умел «поправить натуру». ‹…› Кстати говоря, Андрей Москвин первый в советской кинематографии ввел в практику кинопроизводства «режимную съемку» и «натурную подсветку».
Головня А. О моем молчаливом друге // Кинооператор Андрей Москвин. Л., 1971.