Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Романтическая фотография
Из воспоминаний Вячеслава Горданова

С Андреем Николаевичем Москвиным мы начали дружить весной 1914 года, с момента, когда мы встретились у памятника Копернику в Варшаве. Подружились мы с ним крепко, пожалуй, на всю жизнь, поскольку вообще было возможно дружить с человеком, обладавшим столь сложным и противоречивым характером, как у него. В нашей дружбе немаловажную роль играла фотография. Мы оба очень ею увлекались и забывали за этим занятием все остальное, что, конечно, никак не радовало наших родных.

Вячеслав Горданов © Киностудия Ленфильм

— Не бывать тебе инженером, пока ты с ним дружишь и занимаешься этими глупостями, — заявила однажды Москвину его разъяренная тетка.

«С ним» это был, конечно, я. Бедная тетка никак не могла понять, что заставить Андрея что-нибудь делать или не делать, если он сам этого не хотел, было просто невозможно.

Фотография постепенно увлекала нас все больше и больше, и мы сами не заметили, как она и все с ней связанное сделалось для нас самым главным и привело к основному делу нашей жизни — кино.

Спустя много лет мы пришли к выводу, что все началось как будто совершенно случайно осенью 1922 года, когда Андрей уже учился в Институте инженеров путей сообщения, а я — демобилизовывался из армии.

Был чудесный августовский вечер. Я шел по Малой улице
в Пушкине, тогда Детском Селе, возвращаясь после прогулки по Александровскому парку. Через плечо у меня висел старый «кодак», в котором оставался еще один чистый кадр. Пленка была «Агфа», старая и вуалированная, вероятно, еще довоенная. По пути я зашел к Москвину.

Он сидел у окна, в глубоком кресле, завернувшись в старый халат, и читал какую-то весьма объемистую путейскую премудрость, разложенную у него на коленях. Лучи позднего осеннего солнца проникали через раскрытое окно и выхватывали из глубины тени причудливые пятна света на лице и руках. Выглядело это все очень эффектно, хотя по тогдашним представлениям для съемки никак не подходило. Тем не менее мне захотелось все это снять, и я, подтащив вместо штатива тумбочку и водрузив на нее еще несколько путейских фолиантов, стал устанавливать на них свой аппарат. Москвин поднял голову, посмотрел и буркнул:

— Вероятно, ничего не выйдет, но все-таки снимай.

Через несколько часов мы рассматривали проявленный негатив. Присутствовавшее при этом местное фотографическое светило высокомерно изрекло:

— Эх вы! Любитель! Только пленку портите!

Действительно, в негативе были видны засвеченное лицо и рука. В остальном — почти никакой проработки. По тогдашним представлениям — брак! Но я отпечатал негатив на дневной, так называемой соленой бумаге (на другую у меня не было денег), и немедленно побежал к Москвину. Этот снимок поразил нас своей выразительностью. Он был совершенно не похож на все, что нам тогда приходилось видеть в этой области.

Сильные световые пятна выхватывали из темноты лицо и руки, скользили по книге и спинке кресла и контрастировали с уводившими в темноту тенями. Сейчас я вспоминаю об этом с улыбкой, но тогда он имел для нас огромное значение, ибо приоткрывал горизонты какого-то нового фотографического видения, пути какой-то тогда еще для нас неясной выразительности, осуществляемой средствами фотографии. Мы как-то вдруг сразу поняли, что существует какое-то еще неведомое нам фотографическое искусство, где свет является не только экспозиционным фактором, но прежде всего основным средством выражения художественных замыслов. Короче говоря, этот снимок оказался первым шагом на том пути, который после нескольких лет упорных поисков привел нас в кинематограф.

‹…› Уже из первых фотографических опытов у нас возникло представление о световом пятне как о средстве выражения, как об особом приеме, пользоваться которым легче всего с помощью искусственного света. Решили проверить это основательно.

Никто из наших знакомых, в том числе и несколько фотографов-профессионалов, не знал, как надо с ним работать. К нашим намерениям относились с иронией, считая все это блажью. Только один из преподавателей нашего института, Иван Матвеевич Пономарев, фотограф-художник в полном смысле этого слова и, пожалуй, наш единственный настоящий учитель, довольно ухмыльнулся и сказал:

— А вы пробуйте! Наверняка получится.

Мы перефразировали эти слова так: «Если все утверждают, что что-то не получится, то именно с этого и надо начинать». В дальнейшем мы постоянно придерживались этого правила.

Техники у нас не было никакой, и получить ее мы нигде не могли. Следовательно, надо было придумать ее самим. Тут помогла техническая сметка Москвина, свойственная ему, как, впрочем, и всем членам его семьи (это были просто прирожденные инженеры). Он раздобыл две канцелярские настольные лампы с жестяными рефлекторами, в которые мы ввинтили две электрические лампочки в 100 и 25 свечей (в то время эти лампы считались очень мощными). Потом мы приспособили еще третий источник света. Для работы со световыми пятнами этого хватало. Фотоаппарат у нас был, но практически без объектива, что, конечно, доставляло нам немало забот. В старом немецком руководстве, чуть ли не пятидесятилетней давности, я разыскал главу об использовании для фотосъемки простейших линз, например, моноклей. Монокля у нас, конечно, тоже не было, но нашлась старая лупа, которую мы после ряда экспериментов стали использовать как объектив. Характер даваемого ею изображения вначале испугал нас. Оно было какое-то расплывчатое; однако, применив кое-какие поправки, мы достигли изображения достаточно четкого и вместе с тем очень живописного, особенно в комбинации с принятым нами характером освещения.

Уже тогда мы, конечно, понимали, что являемся первооткрывателями только для самих себя, что изобретаем
давно изобретенное. Но вблизи нас, среди тех, кого мы знали,
даже в фототехническом институте так еще никто не снимал.
Когда мы показали свои последние работы И. М. Пономареву, он сказал:

— Ну вот, теперь уже начинаете кое-что соображать.

И повел нас к профессору В. Б. Бернигеру, который заведовал отделением художественной фотографии. Василий Балтазарович прочел нам целую лекцию о Хиле, Адамсоне, Стейкене и многих других. Под конец очень интересно раскритиковал наши работы и назвал нашу манеру съемки романтической фотографией.
Нам это понравилось, и этот эпитет мы приняли на вооружение.

Горданов В. Мой друг Андрей Москвин // Кинооператор Андрей Москвин. Л.: Искусство, 1971.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera