Черно-белое изображение, титры вместо звучащего диалога, бренчание тапера за кадром... Этот ностальгический прием «немого кинематографа» оказался удивительно созвучен нежному, горестному и мудрому миру сарояновской прозы. Дело не в том, конечно, что действие происходит во времена Великого Немого и, следовательно, налицо попытка воссоздания эпохи через прием, хотя не следует отбрасывать и этот оттенок смысла. Дело также не в искусстве стилизации самой по себе, какой бы изощренной она ни была (а в данном случае отдельные моменты фильма запросто можно принять за подлинные кадры полувековой давности). Дело в другом.
Сароян, мне кажется, в гораздо большей степени волшебник и маг слова, чем принято считать. Он наделил своих героев столь несказанным благородством отношений, поступки их и речи столь возвышенно-прекрасны во всей своей вполне земной простоте, что высказать, передать это «впрямую» ни на словах, ни средствами кино, думается, невозможно. В этом, кстати, убеждают неизменные неудачи при попытках имитировать сарояновский стиль в литературе и в кино. Тут требуется некий «магический кристалл» вроде того, который Сароян помещал между читателем и текстом.
Призрачность, как бы невесомость условного мира хамдамовского фильма, его подчеркнутая двухмерность, плоскостность, сквозь которую можно, оказывается, проникать на безграничную глубину и которая способна вобрать в себя все многообразие предметного мира, — все это стало чуть ли не идеальной средой для показа невидимого, для передачи непередаваемого. Фильм не столько демонстрирует, сколько будит твое воображение, душу, способность к творчеству. Словно сам творишь во время просмотра и потом уже не вспомнить, что видел на экране, а что в своем воображении. ‹...›
Хамдамова заметили. Можно даже сказать, что в кинематографических кругах он прославился. Многие кинодеятели принимали участие в его судьбе, пытались помочь получить постановку. Всем было ясно, что появился большой талант. Это видно было и по рисункам — Хамдамова легким, изящным, исполненным не только изобразительных, но и режиссерских идей. В конце 60-х годов «Советский экран» даже опубликовал подборку его рисунков.
Постановку Рустам Хамдамов получил лишь в 1974 году в экспериментальном объединении «Мосфильма», руководимом Г. Чухраем. Сценарий Ф. Горенштейна и А. Михалкова-Кончаловского назывался «Нечаянные радости». Прототипом главной героини была звезда русского дореволюционного кино Вера Холодная, хотя события последнего периода ее жизни трактовались в сценарии весьма вольно. Хамдамов начал съемки во Львове, за месяц отснял 40 процентов всей картины и был вызван вместе с материалом в Москву. Отчитываться.
Посмотрев материал, руководство Госкино немедленно отстранило режиссера от постановки. Некоторые лица, причастные к этой истории, утверждали тогда и продолжают утверждать теперь, будто, дескать, отстранили потому, что никто ничего в материале не понял, а режиссер даже не потрудился объяснить, защитить свое творение. Да, но чтобы понять, что это материал талантливейший, высокохудожественный, не нужно было даже быть специалистом (полгода назад в телевизионной «Кинопанораме» были показаны отрывки из материала «Нечаянных радостей», так что читатель может судить сам). Однако какая разница, талантливый он там или бездарный, если было совершенно ясно, что Хамдамов отказывается выполнять самое главное: учитывать конъюнктуру текущего момента. Не желает давать предписанные ответы на предписанные вопросы. Вместо этого (что также было очевидно) он занимается поисками чистой красоты, поэзии, высокого искусства, которые, не выдерживая грубого столкновения с действительностью, парадоксальным образом вбирают и отражают всю ее суть и являются чуть ли не высшей ее ценностью и смыслом.
Это был особенный, ни на что не похожий материал (снятый вновь в форме немого кино), из которого мог бы выйти абсолютно не нужный руководству фильм.
Думается, будь на месте Хамдамова режиссер-боец склада Тарковского или, скажем, Сокурова, вполне возможно, что положение удалось бы исправить. Любой ценой здоровья, жизни обмануть, уговорить, запугать, изнурить начальство, но вырвать в конце концов возможность закончить фильм! И пусть он потом ляжет на полку — главное, он состоится, заживет своей, пусть и тайной жизнью. А там, глядишь, и прорвется к зрителю.
Хамдамов не смог пробить бюрократическую стену, ушел от борьбы.
Фильм заново переснял Никита Михалков — лента вышла под названием «“Раба любви“», имела даже успех у зрителей. Из «Нечаянных радостей» в «„Рабу любви“» перешла лишь Елена Соловей — исполнительница главной роли.
Туркия А. Нечаянные радости Хамдамова // Советский экран. 1987. № 23.