Рустам Хамдамов — автор одного короткого фильма («В горах мое сердце»), одного незавершенного («Нечаянные радости») и одного завершенного, но таинственно ускользнувшего от современников («Anna Karamazoff»). Этот последний фильм Хамдамов составил как матрешку, включив меньшие и ранние куски в общий объем. Между частями установлена прямая связь: прежде всего это сюжет о двойном возвращении, и только потом — повесть о мщении. Героиня Жанны Моро возвращается в родной город, и сам Хамдамов возвращается к «Нечаянным радостям». Места действия повторяются, петербургские пейзажи — набережные, решетки, мосты. Гранитный шар и беззвучные волны серебряной реки увидены дважды в одном ракурсе. Текст-рондо про девушку, открывающую дверь верхним и нижним ключом, от Эммануила Виторгана, «Рудольфо Валентино» ранней версии, переходит к Петру Мамонову, герою андеграунда в поздней. Смена времен обозначается сменой лиц, типажей, аксессуаров — вплоть до женской шляпы. А может, как раз со шляпы для Хамдамова начинается следующая эра. Вообще, время он чувствует очень точно. Начало ли века, послевоенная ли разруха — кажется, что экран сам собой заполняется нужными предметами и приметами. Автор делает еще несколько магических движений, и реальность превращается в ирреальность. Фантастический мир возникает из обыденного, но исторически точного, из интерьера кухни или балкона, залитого дождем, из подробностей, которые только кажутся случайными.
Притча о ковре из «Нечаянных радостей» дает ключ к целому, потому что кино Хамдамова — это узор ковра. Как на ковре, иллюзия хаоса и произвола скрывает симметрию, план, расчет. Узор ковра — извилистая и закругленная фабула. Это судьба, скрытая в придуманной красоте. Узор ковра — ритм и движение.
Из всех начал Рустам Хамдамов особо выделяет свет, из всех стихий — ветер. Ветер создает игру света. Метроном фильма: контрасты слепящего света и внезапной тьмы. Или в обратном порядке — темнота, из которой вырывается сноп света. То и дело вьются лестничные спирали (ковровый узор в объеме). Женщина, поднимающаяся по лестнице, идет своей дорогой, а тени в связке со светом идут своей, отчего возникает подобие солнечного брызга, играющего в прятки с листвой. Динамика обозначена в плоскости, в объеме, в звуке. Самым «бойким» местом в топографии «Anna Karamazoff» является кладбище, самое тихое по общим представлениям. На кладбище ветер разгоняется до вихря, кричат люди и щебечут птицы.
Нет ничего более таинственного и влекущего, чем секрет узора. Симметрия, способная прикинуться асимметрией, волнует и мучает. Асимметрия, имеющая геометрический принцип, восхищает. Детский калейдоскоп — игрушка с бесконечными узорами — пик занимательности. Может быть, в калейдоскопичности — притяжение фильма с дурацким, бессмысленным названием, заимствованным у нерадивой набоковской студентки.
«Anna Karamazoff» — суперфильм, киноантология. Прибавить к нему нечего даже самому автору, из него нельзя сделать «волну», направление. Хамдамова даже трудно назвать кинорежиссером, поскольку за этим наименованием стоят вещи, с ним несопоставимые. Например, прагматическая цель, то есть использование кино для некоего культурного высказывания, общественного поступка. Кино Рустама Хамдамова абсолютно бесполезно, оно просто кино. Оно не ставит в тупик только структуралистов, потому что их вообще ничто не ставит в тупик. То, что для другого художника целое событие — стиль, для Хамдамова само собой разумеется. Он соединяет черно-белое и цветное кино, как будто так и было задумано четверть века назад.
Вокруг Хамдамова всегда были и есть люди, которые ему помогают, и люди, которые утилизуют его слитки. Но на самом деле он не нуждается в помощи, как и в славе, как и в свободе художника. Он кормит кормильцев, и лавровый венок, ему преподносимый, возвращает в жизнь, разбирает по листу и пристраивает в один из неисчислимых натюрмортов.
Горфункель Е. [Рустам Хамдамов] // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. 3.