Алексей Денисович Дикий, сам великолепный артист и опытнейший режиссер, нередко вступал с Пудовкиным в споры. Всеволод Илларионович, как обычно, быстро теряя равновесие, выходил из себя, начинал рычать, взмахивать руками, и, срываясь с места, «покидал» съемку. На полпути он вдруг резко оборачивался и бежал обратно с новой волной убеждений. А Дикий, укрывшись защитным покрывалом образа Нахимова, в его уверенном, убежденном покое, не спеша, негромко, склонив слегка набок голову и с какой-то внутренней ухмылкой стоял на своем.
Обычно Всеволод Илларионович, «пошумев», неожиданно успокаивался, подходил вплотную к Алексею Денисовичу и что-то конфиденциально сообщал ему. Дикий молча кивал головой, и Пудовкин, довольный, что добился-таки своего, спокойно произносил: «Давайте-ка снимать». А у аппарата уже стоял улыбающийся оператор Анатолий Головня. «Лодя, — говорил он, — посмотри, какой кадр!»
С Диким Пудовкин «сражался» на равных, потому что чувствовал в нем силу, талант, интеллект. А тот любил его подразнить немного. Как-то Алексей Денисович заявил, что быть кинорежиссером — это пустяк и он хоть сейчас может продолжить съемки «Нахимова». Пудовкин буквально взвился!
— Да вы что?! Да вы... да я! ...
Дикий спокоен. Всеволод Илларионович вне себя. Ссора? Враги? Ничуть. Оба они любили друг друга и уважали. ‹…›
И вместе с тем...
Готовилась съемка у Графской пристани в Севастополе.
Все в порядке. Можно репетировать и снимать. А где же режиссер и артист?
А эти два маэстро, эти два «врага» в стороне, у каменной стены, опустившись на четвереньки, низко склонив головы и ничего не слыша вокруг, самозабвенно наблюдали за сражением каких-то двух букашек.
Соболевский П. Из жизни киноактера. М, 1967
‹…› в работе над образом Нахимова единства и полного взаимопонимания не возникло. Одержимость режиссера наталкивалась, в свою очередь, на внутреннее сопротивление необузданного темперамента Алексея Денисовича Дикого.
И это усложняло работу.
Могучий талант Дикого не воспринимал эксцентричную манеру игры (игру самого режиссера), и его, Дикого, актерская и режиссерская воля не подчинялась воле Всеволода Илларионовича, а появлялось присущее ему внутреннее видение образа. ‹…› У Алексея Денисовича все было подчинено единой мысли, ритму, психологически неразрывно связанным с развивающимся действием — жизнью образа.
Березанцева Т. Штрихи памяти о В. И. Пудовкине // Жизнь в кино. Ветераны кино вспоминают... М, 1994.