В наше время театроведы делают из Дикого икону. Это не прибавит ему славы и не объяснит многие трудности большого художника. Уйдут сложность и своеобразие огромной личности, и, думается,
она значительно утратит в жизнелюбии, эпикурействе, неуемности, щедрости. Пусть помнят его таким, каким он был: дьяволом и высоким талантом, ангелом и гулякой, мыслителем и ниспровергателем, созидателем и разрушителем, поэтом и циником. Бродяга, мечтатель, новатор, Дикий — клубок противоречий, особенно человеческих. Дикий должен был
быть первым, не мог ни с кем делить художественную власть.
Мне кажется, что именно в этом был его конфликт с Михаилом Чеховым (и тем более с Иваном Берсеневым). Где бы ни работал Алексей Денисович — в Театре Революции, Малом, имени Пушкина, — он всегда оказывался во главе коллектива. К нему тянулись, беспрекословно слушали — его слово было творческим законом. «Я говорю как царь Соломон, — посмеивался Дикий, — что скажу, начинают трактовать на все лады, а я говорю простые вещи». ‹…›
Дикий не создал школы и настоящих учеников-режиссеров. Он уходил из театров, оставляя после блестящие спектакли, славу и недоброжелателей.
Друзья называли Алексея Денисовича персонажем из шекспировских пьес, Кнебель — возмутителем общественного спокойствия. Рядом с ним всегда было интересно и тревожно, не знаешь, что он скажет или как поступит. Прогремел на всю Москву товарищеский суд над нарушившей «правила внутреннего распорядка» актрисой В. Серовой в Малом театре, когда неожиданно Дикий выступил против ханжей и — ушел из академии.
Конечно, он был человеком неуправляемым и любил повторять тост о скорпионе, переезжавшем через реку на спине лягушки. Она отказывалась его перевезти: «Я знаю твой характер, ты меня укусишь, и оба утонем». Скорпион клялся, что он этого не сделает. Лягушка поверила ему, и они поплыли. На середине реки скорпион сказал: «Прости меня, дорогая лягушка, но не могу сдержаться — укушу!» Укусил, и они оба утонули. «Так выпьем, друзья, за характер!» Смешно и грустно. ‹…›
В тридцатых годах снимался в фильме Эрвина Пискатора «Восстание рыбаков», где играл предводителя мятежа, отрастил бородку наподобие голландских шкиперов. Она удивительно шла ему, и Дикий говорил: «Эх, мне бы в пираты!» А какие глаза! Сероватые, молниеносно меняющие выражение и даже цвет, колючие, холодные, добрые, жестокие, язвительные, видящие насквозь, голубеющие от восторга при удаче актера и становящиеся стальными при столкновениях.
Голосом Алексей Денисович владел виртуозно. У него был довольно резкий тенорок, который звучал то пронзительно и въедливо, то спускался на низы, а мог быть и мягким, обволакивающим. Незабываемое зрелище — Дикий вваливается в ВТО на какую-либо дискуссию, его появление сперва ошеломляет, подавляет, потом начинаешь разбираться, что он вовсе не так огромен, просто принципиально, так сказать, «психологически косолап», старомоден, он старался скрывать природную своеобразную грацию — в этом его протест против напыщенности и мнимого аристократизма. Зимой ходил в больших белых бурках и был в них удивительно легок и изящен. Носил их из принципа и «чтобы стоять тверже на грешной земле», как он говаривал. Василий Осипович Топорков ему как-то сказал при студийцах: «Алексей, ты забыл надеть шпоры!». ‹…›
Алексей Денисович никогда не нравоучал (он так и говорил — «не хочу нравоучать»), высказывая мораль парадоксально от обратного. Так, помню, выговаривая одному из студийцев за легкомысленный роман со студийкой, мешавший работе, он сказал нам, молодежи, мечтавшим о режиссуре: «Нельзя заводить роман с актрисами в театре. (Французы говорят — не заводи роман на своей лестнице). Это вызывает раздоры, особенно чувство преимущества в распределении ролей».
Мы молчали, подавленные мрачной перспективой будущей аскетической жизни, так резко отличавшейся от реальности и наших надежд.
— Но человек слаб... — тяжело вздохнув, продолжил Алексей Денисович. Опять пауза. Мы насторожились. Глаз его стал нестерпимо голубым. — Всякое случается. Но тогда в силу вступает другой закон: роман должен быть со всеми актрисами без исключения. Понимаю, это не всегда приятно, трудно по всяким обстоятельствам, но раз вы уже вступили на такой путь, надо идти до конца!
Когда Дикий видел, что актер запутался и не знает, как сыграть сцену, не видя в ней главного, то говорил:
— Ну, где будем делать талию? (вспомнил анекдот о портном, к которому пришла очень полная женщина).
Удивительное по глубине жанровое определение: «Водевиль — это Отелло из-за выеденного яйца».
«Я не так глуп, как вы выглядите!» — сказал он Георгию Мдивани. ‹…›
В начале 30-х годов Дикий впервые за свою жизнь получил сразу два театра — два дома. И не знаю, какой он любил больше: Театр ВЦСПС или свою студию при Доме ученых. Он как-то сказал: «Театр — моя жена, студия — любовница. В театре мне спокойно, я делаю для него все, не вижу жизни без него. А студия дает мне допинг, новые токи для жизни» (вместо «допинга» он говорил другое слово, я передаю общий смысл).
Голубовский Б. Большие маленькие театры. М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1998.