Раннее утро. Улицы пустынны, дует слабый норд. Где-то за горами восходит солнце. Быстро, наспех пью чай, беру с вечера увязанный чемоданчик и на улицу, к условленному пункту. Ждем. Появляются лучи света, редкие фигуры прохожих. Наконец, слышим гудение нашей машины. Свои машины мы изучили в совершенстве. Это — части нашей производственной семьи, и мы хорошо знаем их голоса, достоинства, слабости и капризы. Так и есть: наши. Подъезжают, останавливаются. Бегло проверяются костюмы, реквизит, вооружение. В путь отправляемся с опозданием в 2 часа.
Военно-Грузинская дорога — долгие десятки верст от Тифлиса почти не представляет интереса для глаза.
Во Мцхете нас предупреждают — на дороге неблагополучно. Остатки бандитских шаек — пошаливают. Отъезжаем со слегка беспокойным чувством. (Через две недели нашу же машину обстреляли и тяжело ранили оператора Энгельса.) Нашим артисткам не говорим ни звука.
Машина весело бежит. За Мцхетом дорога на много верст вытягивается в струнку. Наш легковик придерживают. Вперед идет «шнейдер» — наш автобус. Мы стрелой обгоняем весело кричащих товарищей, оставляем их далеко позади, а у Душетского родника, на самом разбойном месте, делаем долгую остановку, ожидая их. Все проходит благополучно. Бандитов не было. Вперед!..
Ночуем в Пассанауре. Идет скучный дождь. Пробираемся к инженеру, начальнику дистанции. Скверная новость. В этом году снежный покров на перевале необычайно мал и, вероятно, в эти дни потепления стаял совсем... Может быть, туда, дальше, на спуске к Коби, кой-где в ущельях будет снег... Все горы черны, зимнего пейзажа нет. Но мне нужна зима в горах — во что бы то ни стало. Не сплю. Ворочаюсь, и, наконец полагаюсь на счастье...
Во Млетах, откуда начинается перевал, сведение об отсутствии снега в горах становится общим. Я это знаю, вижу по лицам и чувствую по настроениям. Администратор Шакро Беришвили ходит между машинами и упорно смотрит в землю. Ясно постигаю его мысли: мы должны повернуть назад... Ни за что!..
Подъем тяжел. Машины буксуют. Дорога влажная. Чем выше, тем безотраднее картина. Кругом черно. Шоссе бесснежно. Гуд-гора, Семь братьев, Трон Геркулеса, весь хребет — голая земля, голые скалы. На каком-то повороте наметился слабый снеговой кадр. Даль, облака и снег в верхних расселинах. Стой! Снимаем.
И по тому, как молчалив и чуточку придирчив мой единственный, милый и чудесный Дигмелов — вижу, что ему здорово не нравится такой зимний пейзаж. Мне тоже.
Но я молчу.
...Уже темнеет. Срывается мелкий снежок. Холодно, 7987 фут. В обширной и чистой перевальной казарме, ставшей с этой ночи нашим общежитием, зажжены лампы.
Я просыпаюсь от ослепительного света. Должен сказать, что я необычайно светочувствителен. Меня сразу будит зажженная в темной спальной спичка. Поднимаюсь на своей скамье. Темно. Все спят. Холодновато. Подкладываю в печь несколько поленьев. Снова голубая, яркая вспышка за окнами. Грома нет. Но слышу: по стеклам шуршит бросаемый порывами ветра песок. Ориентируюсь в темноте. У окна зажигаю спичку... Снег, снег, снег!. Метель!
За ночь мы отрезаны от мира. Ни проезда, ни прохода, и даже телеграфный провод, единственная нить, связывающая нас со всеми остальными, где-то под тяжестью снега, оборвалась.
На несколько минут, по какому-то капризу ветра, из серовато-белой мглы появляется Гуд-гора. Ее внешность очаровательна. Сегодня она неузнаваема в своем зимнем уборе. Мне она кажется восхитительной, как и все, что творится вокруг...
И весь день, и всю ночь, и новый день с утра бушует метель. А когда бьет три часа, точно по сигналу, встреченное нашим ура и аплодисментами, — строгое зимнее ясное небо и кругом неописуемая красота. Работаем лихорадочно. По пояс в снегу, с трудом двигаясь, быстро и сильно уставая от непривычной атмосферы, снимаем, снимаем, снимаем...
На завтра, по самому опасному участку пути, длинной вереницей, на одноконных крестьянских санках едем снять еще одну нужную сценку. Нас конвоирует всадник, дорожный мастер, осетин, ясно непонимающий, чего ради рискуем мы жизнью стольких людей. А бояться есть чего. Солнце греет, с отвесных скал из-под глубоких пластов снега по капле стекает вода, образуя многопудовые сосульки. Это зреют грозные горные снеговые обвалы-лавины, одни рассказы о которых заставляют бледнеть самых неустрашимых горцев. Местами мы гоним выбивающихся из сил лошадей. Этого требует дорожный мастер. Это очень опасные места.
Про каждое из них десятки печальных историй. Каждое из них слопало по несколько жизней. А когда мы работаем, то, несмотря на все оживление, точно по сигналу, вдруг останавливаемся. Где-то шумит, рокочет, нарастая, переходя в грохот... «Завал», говорит мастер, «вот видите»... И так минуту, две и три. Шум падающего завала трудно сравнить с чем бы то ни было.
В этот день исполнители работают выше всех похвал. Буквально утопая в снегу, задыхаясь от тяжких задач, в мало приспособленной для горных экскурсий обуви, они, действительно, герои «Трудового фронта» (так называется картина). Особенно женщины — Жозефи, Люкс, Ширай и крошка Дживани в роли пионера Октябреныша. Нам жаль их, потому что мы ясно видим, как они устали, промокли, измучились, но снег может уйти, солнце пригревает, и мы, тоже промокшие, тоже усталые, гоним работу во всю: — Вот поднимитесь туда! Спуститесь вниз! Могучий Ширай, красавец и силач, в изнеможении ложится на несколько минут в сугроб. «Отдохнуть». А впереди еще погоня, борьба, побеги, гибель в пропасти...
...Возвращаемся в свою казарму. Новость. Восстановлено телеграфное сообщение. Является мысль послать приветствие «Кино-газете». Все делают это очень радостно. Обрели вновь связь с культурным миром. Дикарем жить трудно, хотя бы только двое суток... Льет веселый весенний дождь, когда мы спускаемся вниз. Спуск курьезен. Несколько верст в санях по тающему снегу. Далее, — перепряжка и пересадка в арбы и, наконец, совсем внизу — машины.
Утром льет дождь. Арагва шумно вспенилась. Стала коричневой, вздулась. Мостик, на котором мы стоим, дрожит под ее ударами. Шоферы нервничают. Ранняя весна — мало подходящее время для путешествий по горным дорогам. Группа артистов собралась посреди двора. Неистощимый на выдумки Есиковский дрессирует привязанного к колу медведя, пойманного в лесу. Зверь сердится. Есиковский дурачится. Все весело хохочут. Другая группа из тех, что торопятся домой, поминутно осведомляются, когда мы выедем. Наконец, сигналы даны, и «шнейдер», ставший, благодаря навесу, похожим на цыганскую кибитку, выезжает первым; спустя четверть часа, выезжаем и мы. Дорога грязная, но наши шины покрыты цепями, и мы свободно развиваем скорость. Поворот. Стоп!.. Наши товарищи толпятся в грязи около «шнейдера», полусвалившегося в канаву. В чем дело?.. Оказывается, машину занесло на повороте при большой скорости. Мы всячески поощряем в наших шофферах спортивные наклонности, и потому... молчим. Проезжающий в арбе крестьянин хевсур любезно выпрягает пару буйволов и под общее гиканье и улюлюканье эти могучие животные спасают машину из беды. Наши автомобили теперь идут рядом на случай новой аварии. Пробегаем десяток верст. Дождь превращается в ливень. Ущелье наполнено его шумом. Из мокрой мглы навстречу всадник. С бурки льет вода. Поднял руку, кричит что-то!.. «Впереди дорогу вода взяла» —переводит мне шоффер Гриша, веселый смельчак, кахетинец, рискованно вывезший спустя неделю наших госкинпромцев из-под бандитского обстрела...
Снова лоток. По пути вперед он был простой частью шоссе, красиво шахматно вымощенный плитами какой-то изверженной породы.
Теперь это — грозная и шумная Ниагара, падающая тут же на три сажени вниз.
Мы останавливаемся в нерешительности.
«Форд» срывается с места, и мы видим, как он, делая прекрасную рекламу своему конструктору, в течение каких-нибудь двух минут попеременно выходит из положений автомобиля, аэроплана и подводной лодки. Мы успели только ахнуть, как он уже выплыл на противоположный берег, и его пассажиры кричат: поезжайте!.. пустяки!.. На нашей стороне все смеются. Весело потому, что один из наших актеров пытался уцепиться за «Форд» при его переправе, и, благодаря необычайной ловкости, как-то умудрился перебраться в безумном гротеске на ту сторону. Надо было видеть, как его бросало от толчков и от силы потока. Каюсь, мы хохотали до слез, хотя в этом комическом предприятии человек рисковал жизнью. Конкурентом «Форду» двинулся «шнейдер», и позорно застрял в самом русле. Через десять минут его занесло камнями, и дорога нам была закрыта.
Вернулись в Пассанаур. Дорога стала из рук вон плохой. С откосов катятся камни. Глинистые выемки поползли, кусок шоссе подмыт и рухнул в Арагву. Дело плохо. Привезли часть людей со «шнейдера», послали машину за остальными. Оказалось, они наняли арбу, а наш Гриша пошел дальше к «шнейдеру» и остался там ночевать из товарищеской солидарности. Когда же поздно ночью вода пошла через «шнейдер» (судите о силе потока), они промокли до костей, но спасли весь оставшийся на машине багаж. Это в марте при температуре + 2!..
Мы сидим в уютной комнате. Весело пылает печь, вокруг которой сушатся наши вещи. На столе кипящий самовар. Дождь непрерывно барабанит по крыше. Раскат. Падает каменный обвал. Проходит хозяин: «Слышали? Да».. И мы беспокоимся за наших товарищей, где-то там в ущелье на берегу потока. И почему нет нашей машины? Мы не знаем еще, что Гриша остался там добровольно. Не случилось ли чего... Как он проехал место, где шоссе сползло в реку?. Какой-то шум.. Машина!! Выскакиваем на террасу. Нет, нет и нет. Клокочет близкая Арагва, бегут ручьи, захлебываются водостоки. Пассанаур темен, безлюден, молчалив. Ночь почти без сна. На заре посылаем верхового, вино, папиросы, хлеб, сыр, еще что-то... Ждем посланного, и о радость!.. Обе машины возвращаются с ним. Еще раз буйволы выручили.
Подъезжая к Тифлису в печальный день, мы узнали о трагической гибели в то же утро т. т. Мясникова, Могилевского и Атарбекова. На Юнкерсе. А только что, вот сейчас мы говорили и думали о качествах этих самолетов, о полных 100% гарантии против несчастий с этими аппаратами. Странно делается на душе. С содроганием представляем себе, конечно, в минимальном достижении то, что пережили они в момент несчастья. Но все- таки думается — летать лучше!
Перестиани И. Съемка в горах. Заметки из дневника // Кино-журнал А. Р. К. 1925. № 6-7.