Закавказский Краевой Комитет РКСМ

N 766

МАНДАТ

1 марта 1923 года

Дан сей т. Перестиани Ивану Николаевичу в том, что он согласно Постановлению Президиума Заккрайкома РКСМ и по соглашению Наркомпроса ССРГ действительно является режиссером и ответственным руководителем по постановке киноповести «Красные дьяволята», издаваемой Заккрайкомом РКСМ.

Просьба всем военным, советским учреждениям и профорганизациям оказывать т. Перестиани всемерное содействие при исполнении возложенных на него обязанностей.

Я получаю этот мандат. Обещают дать для начала подготовки автомобиль. Присылают представителя тов. Шарикяна. Я завожу дневник. Прежде всего добиваюсь свидания с командармом тов. Егоровым, чрезвычайно милым и любезным человеком. Сижу у него с администратором Шакро Беришвили и все время восхищаюсь.

Только и слышу:

— Хорошо... Да... Пожалуйста... С удовольствием... А это уже к осени, в Воронцовке... Да-да... Согласен... Дам распоряжение... Можете не беспокоиться...

Я и Шакро выходим от него восхищенные. Мы получим обмундирование, обувь, мундиры немецкого и австрийского офицеров, лошадей, оружие и даже большую кавалерийскую часть.

За спиной вырастают крылья. Получаю портрет Махно и краткую характеристику батьки. Это все та же любезность командарма. Скажем прямо: без Егорова не было бы «Красных дьяволят». ‹…› 

Следующий день на студии — «день Махно». Снимаю десяток портретов актеров. Все не то, не то... Расстроенный и мрачный иду по проспекту и неожиданно встречаю В. А. Сутырина, здороваюсь, гляжу на него и воодушевляюсь совершенно неожиданно. Вот наш разговор на ходу.

— Не хотите ли, Владимир Андреевич, сняться у меня в роли Махно?..

Пауза. Он смотрит на меня удивленными глазами. Улыбается.

— А что вы думаете?.. Давайте. Я согласен.

— Приходите завтра на студию пораньше... Придете?

— Приду.

И пришел точно в назначенный час. Одна удача тянет за собой другую. По моей просьбе Есиковский привел «непобедимого Тома Джексона» — Кадор Бен-Салиба. Я решил заменить китайца из повести Бляхина негром только потому, что не было у нас китайца-актера.

Этот милый бывший сенегальский стрелок прямо-таки очаровал меня. Он слегка говорил по-русски. Солдат французской армии, оставшийся в Одессе после ретирады войск, серьезный и культурный человек, корректный и мягкий в обхождении, он очень быстро приобрел всеобщую любовь и уважение.

Актера Давидовского — исполнителя роли Буденного — я совершенно случайно встретил также на улице. Не помню даже, как он очутился в Тбилиси, но для меня это было чудо! Я буквально затащил его в секцию, познакомил с дирекцией, повез на студию, и через два часа он уже подписал договор.

Так подбирали мы костяк будущей картины. Вот они, мои помощники и сотрудники в этой тяжелой работе. Помрежи Патвокан Бархударян и Георгий Макаров (оба в недалеком будущем талантливые кинорежиссеры), Михаил Мирзоян и администратор — уже упомянутый Шакро Беришвили. И далее: оператор Дигмелов, фотограф Антон Поликевич — будущий превосходный оператор. Все они, что называется, сбивались с ног. Дирекция помогала нам по мере возможности, будучи занята добычей средств, как говорил Амо Бек-Назаров, «занимаемых под три честных слова». Задача передо мной стояла огромная. Для ее выполнения прежде всего нужна была организованность (увы!..) и затем актеры — основная опора в работе. У меня же три новичка в главных ролях, из которых первый, Есиковский, — артист разговорного жанра, достаточно умный для того, чтобы очень забавно притворяться дурачком. Затем Соня Жозефи — миловидная девушка, и, наконец, Бен-Салиб, непроницаемая загадка, человек иного солнца, внешне всегда равнодушный, очень интриговавший меня своим пытливым взглядом и приветливой улыбкой. Это люди центра картины. Спокойным я мог быть за превосходного актера Давидовского, за Сутырина, человека очень умного, уравновешенного и причастного в какой-то части своего «я» к искусству. Он хорошо играл на скрипке, обладал ясным умом и крупным даром красноречия. Далее два исполнителя ролей предшественников гитлеровцев — Бархударян и Макаров, мои помощники.

Я часто задумывался, вспоминая, с какой обидой воспринял Макаров навязанное ему мной исполнение персонажа в черных очках. После фотосъемки (пробной) он со слезами на глазах переоделся, швыряя все принадлежности костюма и грима, ушел со студии и появился только через пару дней. Принимая мои поручения, он глядел в сторону и отвечал только отрывистыми междометиями... Правда, обладая добродушием и неистощимым юмором, он быстро остыл, примирился и стал одним из ярких персонажей картины, без труда выйдя на первый план в этой маленькой роли.

Меня часто спрашивают, как и откуда родился у меня этот образ, не существовавший в повести Бляхина и так странно предвосхитивший гитлеровцев, гестаповцев и т. д. Я не могу ответить на этот вопрос вполне точно. По всей вероятности, здесь сыграли роль какие-то впечатления, оставшиеся у меня после парада кайзеровских войск в Берлине.

Что касается образов махновцев, то они создавались мной в известной степени с натуры. Я их очень хорошо запомнил при кратковременной встрече на станции Красный Лиман.

Мысли... Мысли... Какие-то проблески подъема, надежды... На что?.. Авось... Надежда, так сказать, стихийного порядка.

Какое тяжелое и какое дивное время переживали мы в те дни!

Касательно машины для разведки мест съемки дело было весьма плохо. Уполномоченный комсомола Шарикян обещал давать машину ежедневно, но на деле она нам доставалась не часто и всегда на очень короткий срок... Ниже я привожу строки моего дневника, случайно у меня уцелевшего:

«1923 год, 21/II. Заседание. Устанавливаем, что представитель шефа т. Шарикян наконец явился. Сидим и толчем воду в ступе.

Констатируем, что указания дирекции о полном отсутствии актеров приняты нами к сведению и что их надо где-то найти. Один из директоров предлагает сделать публикацию в „Заре Востока“. Я молчу. Меня больше интересует поведение Шарикяна. Страшно думать, что мне опять предстоит бессонная ночь».

«22/II. Шарикян отыскался. Ровно в 12 часов к зданию Наркомпроса прибыл видавший виды „форд“ на три персоны. Поехали смотреть Худадовский лес. Это небольшая роща на левом берегу Куры, вдали от реки, посаженная, как мне разъяснили, много лет назад доктором Худадовым на восточном подъеме тифлисской котловины, прямо под удары северо-западного ветра. Называть эти кусты и низкорослые деревья лесом просто смешно. Если и дальше у меня будут такие путеводители, то далеко я не уеду».

«27/II. Первая съемка! Заснял 92 метра. Забавно, что я снимаю, что называется, наизусть. В своих утомивших меня заботах по всем отраслям производства по дороге между Тифлисом и Дигоми повесть о дьяволятах — основу картины — я потерял. К счастью, у меня остались листки с намеченными надписями и приблизительный перечень кадров. Повесть мне нравится, и я полон желания уловить прежде всего темп и далее вложить в нее живую трепетную душу. Итак, мы начали, это мне приятно...»

В итоге мы наняли автомобиль одного из халтурщиков. Тогда в Тифлисе около все того же караван-сарая была к услугам черной биржи, так сказать, «черная» стоянка автомобилей частных владельцев, бравших за проезд произвольные цены.

Машины эти были руинами с кладбища авторазвалин, образовавшегося в Сабуртало после войны. Все они были выволочены оттуда буйволами и вместе с частями, снятыми там же с окончательно негодных машин, пошли вдело. Это было музейное, страшноватое, двигавшееся с разнообразными звуками собрание уникальной дряни, с отчаянными головами у руля, не всегда довозившими путников к цели. Среди этих комбинированных сооружений была, однако, одна машина, в конструкции которой числилось несколько известных фирм. Ее хозяин итальянец обгонял на пригородных дорогах и даже на улицах города новенькие казенные «фиаты», «шевроле», «форды» и даже «кадиллаки» с графской короной на кожухе.

Я и Дигмелов ездили на одном из таких горе-автомобилей с шофером Жорой, человеком мрачным, с бровями шириной в два пальца, пропойным голосом и лицом матерого убийцы. Совершенно новым усовершенствованием его машины была просверленная посредине дыра, сквозь которую были протянуты две довольно толстые веревки.

— Это тормоза! — заявил нам Жора. — Будете оба держать веревки и слушать меня... Крикну «Тяни!» — возьмите на себя и тяните что есть сил. Особливо на спуске, где повороты, чтобы не пришлось нам стребать из машины куда кому схочется... Поняли?

Мы переглянулись и заявили:

— Да, поняли...

Мытарства наши и Жоры продолжались почти неделю и даже стали привычными. Один только раз, на спуске, оборвалась часть подножки и, удержавшись на обмотавшей ее проволоке, гремя, волочилась за нами, когда мы ехали из Богдановки. Как мне кажется, в те минуты наша машина была похожа на деревенскую собаку, которой шутники ради смеха привязали к хвосту жестянку и, затюкав, пустили в бег.

— Тяни!.. — кричал Жора. — Тяни!..

И мы тянули, спасая себя и Жору от гибели.

Машина остановилась только на легком подъеме после этого ужасного спуска. Жора вышел, ощупал баллоны, затем осмотрел доску, оторвал ее и поставил к нам, заявив

— Не оборвись доска, была бы вам крышка... Она спуск отрегулировала!

И мы поехали дальше. Администратор ездил с нами только раз и уверял, что за эту поездку у него поседела голова.

Вот в одно из этих странствий и произошло нечто непоправимое, как я уже отмечал в моем дневнике. Я потерял повесть Бляхина и, несмотря на то, что я тотчас же повторил весь путь, выпросив новенький автомобиль через наркома из партийного гаража, рукопись бесследно исчезла.

И я сделал нечто небывалое в летописях кинопроизводства. Моя память позволила мне совершить эту операцию, что называется, «положив руки в карманы». «Красные дьяволята» вышли на экран с надписью: «Поставлена без сценария»!

Далее следовала победа. Удалось выхлопотать и получить вагон для поездки к морю. Управление дороги отнеслось к нашим нуждам внимательно, и нам даже было предложено отправиться на вокзал и осмотреть только что вышедший из ремонта жесткий пассажирский вагон. Всюду приходилось просить, зная, что просимое обеспечит твою работу. По мандату вся ответственность лежала на режиссере, и борьба за подготовку к запуску картины была частью борьбы за существование...

Наш вагон в хвосте поезда отбыл в Батуми в марте 1923 года. Батуми — уникальный город по количеству дождей. Есть только два периода, когда возможно найти хорошую и более устойчивую, ясную погоду — это с половины апреля до половины мая и с половины сентября до половины октября. В марте нас ожидали хмурое небо и казавшийся бесконечным дождь.

Тем не менее я сходил по данным мне командармом адресам и договорился о лошадях, и далее можно было только вернуться и засесть в вагон, по крыше которого неустанно барабанил дождь, стекая по оконным стеклам длинными струями.

Трудно, даже невозможно забыть мне эту дождливую мартовскую ночь в Батуми, а еще трудней пересказать все передуманное и волновавшее меня в эту тоскливую ночь. Очевидно, это была н моральная и физическая реакция на все, что пришлось перенести за период подготовки к работе над картиной.

Шум дождя томит и давит. Тьма. Кто-то храпит, кто-то что-то бормочет во сне.

Батуми... Я последний раз был в нем 15 лет назад. А ранее почти тридцать... Где-то в парке города растут два дерева, посаженные Ф. И. Шаляпиным и мной в годы юности, нужды и лишений, в годы борьбы за каждый проходивший день...

А сна нет как нет... Первой задачей является съемка сценки, воскрешающей в сознании Бен-Салиба его юность на плантации в колониальной стране. Далее, надо найти место для трюковых съемок.

Ой!.. Ой!.. Эта батумская ночь... Бесконечная, мучительная, темная, хлюпающая...

А вдруг завтра — солнце? Начнутся поиски машины... Администратор сказал: «Будет... Не беспокойтесь...»

Будет?.. Но я знаю, что не будет и придется нанимать извозчика... А дальше? А где деньги?

Мучительная ночь! Вряд ли хоть одному из миллионов зрителей, смотревших «Дьяволят», приходило в голову, что режиссер, вложивший в работу почти неиссякаемый запас веселья, делал эту картину, чувствуя себя все время глубоко несчастным человеком.

Наутро неожиданно выглянуло солнце. Администратор побежал за машиной, в мы поехали на Зеленый мыс, где и пробыли целый день, найдя и взяв на примету целый ряд подходящих объектов съемки. Кроме того, наняли две комнаты на одной из дач для костюмов, вооружения и прочей утвари. Комнаты были обширны и хороши. Администратор предложил желающим переехать на дачу. Согласились трое актеров второго плана, а также костюмер, гример, бутафор. На следующее утро они были доставлены на место, и мне наконец удалось снять сценку под пальмами как воспоминание Бен-Салиба о своем прошлом рабочего на субтропической плантации.

Засняли мы ее в красивой пальмовой роще. Увы, на этом и кончилась наша недолгая радость. После полудня пошел дождь, длившийся чуть не целую неделю, среди которой я чуть не погиб. Воспользовавшись несколькими солнечными часами неустойчивой погоды, я вышел из вагона и нанял на главной улице такого же комбинатора, как и в Тбилиси, на открытой машине светлой окраски, очень легкой на вид. Комбинатор, сидевший за рулем, носил громкую фамилию Орджоникидзе.

Он говорил о себе в третьем лице:

— Орджоникидзе водит машину, как никто в Батуми! Орджоникидзе не подведет.

Вот этот самый Орджоникидзе и повез меня по моему указанию в Махинджаури, где я хотел осмотреть местность, отходящую вглубь от берега моря. Машина неслась, и водитель несколько раз оглядывался, чтобы улыбнуться мне и заявить:

— За рулем Орджоникидзе! Будьте здоровы!.. Руль он держал, орудуя левой рукой и, как мне казалось, будучи в каком-то самоупоении.

И вот Махинджаури, крутой поворот вправо, и мы понеслись по узкой дороге, белой лентой протянувшейся среди зеленых кустов, сливающихся благодаря большой скорости в зеленую стенку. Мы мчимся по этой ленте, и вдруг бег переходит в полет... Да! Мы перелетели через неширокую речонку, текущую в глубоком и очень узком русле, перелетели потому, что мостик через нее уже давно рухнул в воду, оставив целыми широкие каменные подступы — часть бывшей опоры сферически построенного мостика, метра в два шириной. Машина именно перелетела над провалом. Меня высоко подкинуло на сиденье, когда она стала на колеса. Я смотрел на шофера. Он спокойно улыбался.

— За рулем Орджоникидзе... Самоуверенность этого человека заставила меня молча улыбнуться.

— Но нельзя же так гнать, не зная дороги...

— Кто не знает?.. Орджоникидзе?.. А зачем ему знать?.. Скорость побеждает все препятствия...

Мне удалось найти место для съемки эпизода «переправы на веревке через глубокий овраг». Уже под сильным дождем возвратился в вагон и поблагодарил Орджоникидзе за доставленное удовольствие. Что было бы, если бы передние колеса зацепились за корни дерева?..

День, два, три льет, не переставая, дождь. От наших поселенцев на даче пришла новость. Они голодают. Пришлось администратору организовать доставку продуктов этим горемыкам. Их положение было действительно неважным. Ни у одного из них не было денег, чтобы приехать в Батуми, и весть о них привез промокший до костей случайный путник-аджарец.

Актеров я никогда не утомлял репетициями. Обычно они знали сюжет, перед съемкой я приучал их к местам и переходам, тщательно уклоняясь от исполнительской стороны, но, разумеется, разъяснив им мои замыслы и требования, касающиеся роли.

Затем снимал, получая, таким образом, лучшее и самое ценное из того, что они могли дать. Имена моих актеров говорят сами за себя. ‹…› 

Сердце полно увлечением и радостью. Все вокруг сверкает и блестит. Внизу — море, освежающее легким бризом свойственную Батуми теплую духоту предбанника, и тот утес, с которого предстоит в ближайшие дни сбросить Павлушку Есиковского. Хлопот полон рот. На всех лицах озабоченность, спокоен и, как всегда, ясен лицом А. Дигмелов.

Но вот пришел апрель, и засияло солнце. Работа закипела. Съемка переправы через глубокий овраг и спуска на берег моря проходит благополучно, если не считать неудачи Жозефи. Спускаясь по канату, она на смогла удержать себя до конца и соскользнула... В результате пострадала кожа на ладонях. Пришлось срочно отвезти ее в Батуми к доктору. Там наложили повязку, и на неделю она вышла из строя. Тем не менее задержки не произошло. Замечательной была точность прибытия на съемки военных подразделений с лошадьми и оружием. По их появлению можно было проверять часы.

Прибрежная скала, с которой махновец сбрасывал в море Мишку — Есиковского, высока. Одно это уже было опасно для актера. Но главная беда была в том, что у подножия находится множество камней, выступающих на поверхность моря. Среди них правда, имеется небольшая, свободная от камней, довольно глубокая впадина. То, на что пошел Есиковский, было не трюком, а большой смелостью, сопряженной с риском.

Я не помню, к сожалению, фамилии батумца (очень искусного пловца), которого я пригласил сыграть махновца (Сероштана), поручив ему быть в то же время наблюдателем и в случае беды немедленно прыгнуть вниз на помощь. Этот молодой, красивый и сильный человек ответил мне двумя словами: — Не беспокойтесь.

И действительно, вся эта операция была им проделана мастерски.

Из Батуми мы вернулись в Тбилиси с ясным ощущением, что работа вся — на рельсах, ключи подобраны ко всем замкам, припасены и отмычки, и картина выходит. Это было приятно, но, поскольку мы вступали под власть «трех юпитеров», при помощи которых предстояло снимать декорации, радость была отравлена. И снова нависла тревога за качество задуманных кадров. Однако картине везло, негативы получались равноценными, светило ли над нами яркое солнце Грузии, или мерцали приборы, давно отжившие свой век. ‹…› 

И вот наступил тот солнечный и прохладный день августа, когда последнее «стоп!» остановило ручку камеры, снимавшей последнюю сцену у каменного моста. Я крепко пожал руку Дигмелову и, сильно размахнувшись, разбил о каменные перила моста бутылку красного вина, приготовленную к завтраку на работе.

Перестиани И. Как создавались «Красные дьяволята» // Искусство кино. 1960. № 3.